пирожок не может быть убийцей. пирожок - няшная шпала. его надо обнимать.
Название: «Фата-Моргана»
Автор: Rai Mao Ren
Бета: нет
Фендом: D.Gray Man
Дисклеймер: Все права на D.Gray-man принадлежат Хосино Кацуре
Персонажи и пейринги: ДДаниела Сарк, Карлин Лизар, Соломон Лизар, Конрад Рувелье, Рольф Дитмар, доктор Абрахам, Илай Тенн, ОП (будут добавляться по ходу сюжета); Тики Микк/ОЖП
Рейтинг: R
Жанр: Виньетка, Экшен, Дарк, Deathfic, Подтекст, AU, ОП, Ангст (будет меняться по ходу сюжета)
Размер: миди
Предупреждения: AU, много ОП, Дарк, Deathfic, нелинейная хронология, авторский стиль(!!!), не бечено
Статус: в процессе
От автора: поехали!(с)
"когда долго ждёшь чего-то, удар приходит как облегчение."(с)Л.М. Буджолд, "Проклятие Шалиона"
Часть I
Севернее островов Гернси и Сарк волны Ла-Манш цвета берлинской лазури точат камни отвесных скал каменистого острова. В его середине возвышается необыкновенно высокий замок, до графитово-черных стен которого не долетают брызги прибоя; густой лес, тесно прижавшийся лишь к этим стенам, кишит странными существами с перепончатыми крыльями, неусыпно сторожащими окрестности Главного штаба Черного ордена…
***
Неровный скрип натянутого каната под первым шагом, и для удержания равновесия она разводит руки, не утяжеленные в этот раз дополнительным грузом. В пустом зале для тренировок стоит ночная тишина, нарушаемая приглушенным шелестом далеких волн и частым, но ровным – несмотря на колотящееся под тугими повязками сердце – дыханием. Второй шаг – колени пронизывает легкая дрожь, но мышцы, хоть и ослабевшие, помнят годы тренировок. Еще шаг – помнится, со временем эта прямая становилась все уже и выше: ствол рухнувшей сосны на пыльной дороге, упругая ветка высокого клена, узкая балка меж двух крыш и, наконец, туго натянутая веревка на уровне трех этажей в тренировочном зале Игольной Башни.
Где-то недалеко слышны неровные шаги и через пару секунд слышится скрип тяжелой двери.
– Так и знал, что ты здесь!
Она не отвечает, продолжая двигаться вперед, чтобы не сбить дыхание, и он почти напряженно наблюдает за ее движениями.
Тело, ломившее от долгого бездействия, понемногу наливается ощущением физической нагрузки, мышцы, пришедшие в действие, словно разжимаются чуть не успевшей заржаветь пружиной, а, ошалевшие от свободы окружающего пространства, легкие требуют еще больше кислорода. Последние три шага даются труднее, и она с облегчением прикасается к каменным перилам. Спрыгнув на пол верхней галереи, она с показной небрежностью прислоняется к опорной колонне, пытаясь побороть легкое головокружение.
– Так и знала, что это ты, – наконец, она отвечает, стягивая с глаз повязку и часто моргая. – Топочешь как слон.
– Да, очень смешно, – он скривил губы от намека на то, что из них троих он единственный повредил ногу при спуске с горы на последнем задании, – Только тебе будет не до смеха, когда Матильда тебя выследит. – Ухмылка знатока, знакомого со строгостью главы Медицинского Отдела. – Чего тебе там не сиделось последнюю-то ночь?
– Осточертело, – лаконично объяснила она, обходя галерею, чтобы подобрать форменную куртку, – Ты меня искал, чтобы позлорадствовать?
– Не только. Тебя ищет смотритель. – Лицо, с которого мгновенно исчезла улыбка, стало не хмурым, но серьезным.
Смотритель? Ночью?
– Карлин? – первая мысль, что с подругой случилась беда. Ну зачем они отправили ее на новое задание практически сразу по возвращении с предыдущего?
– Нет, с ней все в порядке. Они уже на обратном пути, – конечно, Сол еще больше беспокоился о сестре, чем она – о подруге. – Похоже, новости от твоего старика; судя по тону смотрителя, важные.
Подхватив куртку, она поспешила к двери, стараясь не перейти на бег – казалось, будто кровь стучит в висках и отлила от лица одновременно, сердце ощутимо часто забилось в беспокойстве.
Маршал – учитель – не связывался со Штабом вот уже пять месяцев.
Часть II
Музыка: Era — Ameno
***
Начало зимы – ночь исходит холодом, сизой дымкой запоминая каждый выдох; новолуние почти слепит глаза, привыкшие к глухой тьме; резкий холодный ветер настойчиво треплет полы черного шерстяного плаща без опознавательных знаков и нагло срывает широкий капюшон. Яркая, холодная… злая ночь.
Тихо щелкает под рукой малахитовая застежка, освобождая края плаща, который соскальзывает с плеч, и она оставляет его на подоконнике первого дома, в пустой глазнице выбитого окна. Хлесткие порывы ветра треплют свободные рукава белой рубашки, но ей почти не холодно. Абсолютная тишина вокруг – словно в насмешку, словно здесь обычная ночь, будто есть еще шанс.
Мелкая каменная крошка предательски хрустит под ногами, но она спокойна – она не прячется; лицо будто высечено из камня, только чуть посинели от холода две тонкие линии шрама под правым глазом, тянущиеся к виску.
Их здесь много, почти половина мертвой деревни – больше, чем могут уложить экзорцисты, уже направляющиеся за Чистой Силой. Она медленно шагает по широкой улице, туже натягивая на руки перчатки без большого и указательного пальцев; равнодушный взгляд направлен прямо, и в неверном ночном свете тень от ресниц падает на яхонтовые глаза.
В переулке слева слышатся треск и шорох – она не меняет темпа шагов. Ладони ложатся на рукояти двух арбалетов, надежно держащихся на ремне и прилегающих к бедрам. Быстрая тень мелькает впереди; через несколько мгновений из-за угла появляется невысокая фигурка ребенка; он неуверенно шагает к ней, прижимая руки к груди, словно что-то пряча. Она останавливается, сердце подскакивает к горлу, а руки покрываются гусиной кожей: мальчику на вид не больше трех лет, спутанные светлые волосы до плеч; на нем грязная, кое-где порванная, ночная рубашка ниже колен и большие, не по размеру, пыльные башмаки. Он смотрит на нее снизу вверх, а хрупкое тело дрожит, будто бьет ознобом – она не может оторвать глаз от покрытого копотью личика, пытаясь сглотнуть сквозь ком, подступивший к горлу. Сердце бешено выбивает неровный ритм, заставляя дышать чаще, но она поднимает руку с арбалетом, поверх колодки глядя на большие зеленые глаза, просящие…
Они играют, они всегда играют – будто способны веселиться, получать удовольствие от сомнений и метаний в человеческом взгляде. Немного выше, в хижине на склоне холма, она чувствует тепло и страх – обладатель Чистой Силы, пульсирующей в паутине ее ощущений, остался один. За ним скоро придут настоящие экзорцисты – придут и не найдут ничего живого.
Темно-алый всполох мгновенно возникает поверх паза для стрелы, сужаясь и удлиняясь, натягивая тетиву, стягивая плечи арбалета – целясь в голову ребенка. Она нажимает на спуск раньше, чем из неестественно широко раскрывшегося рта показывается металлического цвета лицо с черной пентаграммой на лбу. Короткий болт из темно-красного минерала глубоко входит в лоб, прежде чем тонкая фигурка ребенка с ненормально вывернутыми конечностями падает на землю, а низкий, булькающий хрип тонет в грохоте первого взрыва.
Она успевает пройти шесть шагов, сняв с ремня второй арбалет, где уже растягивается ало-черный болт, пытаясь забыть испуганное лицо трехлетнего ребенка, а цинковая луна бесцеремонно-ярко выхватывала из ночи светлые волосы, стянутые в высокий хвост, кипенно-белые рукава рубашки и собственное отражение в соленой капле.
Часть III
Музыка: Steve Jablonsky — Friday the 13th
***
Старый пыльный чердак, продуваемый всеми ветрами – их вой разрывает холодную, липкую тишину. Пластами под покатой крышей темнота, и обрывок черного неба цепляется за осколки витража в круглом окошке.
Ледяной шепот касается слуха, и мурашки бегут вниз по спине и вверх по корням волос.
…One, two. How are you?..
Призрачный шорох и словно шеи касается дуновение смерти.
…Three, four. Who's at the door?..
Тонкий детский голосок – так близко, что, кажется, можно ухватиться за острое плечико, но до ужаса не хочется, чтобы он обернулся.
…Five, six. My name is Fix…
Порыв того же ветра вперемешку со страхом колышет густую паутину на острых краях стекол, вспоровших беззвездное небо.
…Seven, eight. Sorry, I'm late…
Тихий, звонкий, холодный смешок, и он уже не кажется детским – слишком резкий, слишком жесткий, слишком глумливый.
…Nine, ten…
Судорожный вдох, юркая капля щекочет висок, и она рывком садится на кровати. Часто дыша, она свешивает ноги с узкой кровати и нащупывает рукой стоящие рядом высокие жокейские сапоги; руки не дрожат, но продрогшие и ослабевшие пальцы почти не чувствуют под собой чуть потертую кожу. Скомканный плед на кровати, форменная куртка и ремни с арбалетами темного дерева – рядом на стуле. Спешно обувшись, она резко встает и подходит к двери, отчего в глазах буйным калейдоскопом пляшут серые и черные пятна в такт стуку крови в ушах; опершись рукой об косяк, она открывает дверь в полутемный в вечерних сумерках пустой коридор. Где-то внизу шумно разговаривают посетители единственного в городке трактира.
Острее нормального, слух улавливает мягкие шаги на лестнице слева, где через секунду появляется невысокая девушка с белой бутылкой в руках. Встретившись с Ней глазами, Карлин меняется в лице – беспокойство, недоумение и… страх. Ее тонкие губы медленно открываются и закрываются, что-то говоря, называя по имени, спрашивая, призывая, делая шаг к Ней, но Она ничего не слышит, лишь пристальнее вглядываясь в знакомые черты лица, обрамленного несколькими прядями огненно-рыжих волос, заплетенных в косу.
Тихо… почему так тихо?
Она все еще держится за ручку открытой двери, а в глазах пляшут темные пятна, словно брызги краски на картине.
«Карлин…»
Собственный голос – как бой барабанов сквозь толщу воды, но девушка замирает, не сумев отвести взгляд.
Словно цепляясь за каждую тянущуюся секунду, небольшая бутылка целую вечность летит из ослабших пальцев к дощатому полу и, достигнув его, разлетается каплями стекла и парного молока, забрызгав деревянные перила, тонкие ноги, словно вросшие в пол, и подол черной форменной юбки.
Мельком проследив за падением, Она возвращается взглядом к лицу подруги, и у Нее перехватывает дыхание: чуть изогнутая темно-багровая линия медленно спускается из уголка глаза по щеке, а в стеклянном взгляде – недоумение, боль.
«Карлин!..»
Она не слышит почти ничего, лишь уголком взгляда замечает уже открытую соседнюю дверь, из которой вылетает высокий мужчина с чуть взъерошенными темно-каштановыми волосами и в расстегнутой куртке с такой же, как у нее, серебряной «розой» на груди. Он бросается к сестре и, схватив ее за плечи, пытается что-то говорить, привлечь внимание, но та стоит, застыв, будто ребенок, увидевший то, что детям видеть не должно.
Она делает шаг вперед, пытаясь побороть чудовищную слабость и головокружение, хотя почему-то знает – Карлин не спасти. Просто слишком поздно.
«Сол…»
Непривычно-тонко, даже жалобно – она чуть четче различает свой голос, будто из-под массы целого моря. В полуобороте к ней он закрывает руками уши, упав на колено, а из уголка рта – ало-бурая лента крови; он стискивает челюсти, и из чуть раздвинувшихся губ – новый поток. На лбу у него выступают капли пота, а в нахмуренных от боли бровях и вопросительном взгляде – снова непонимание. Снова поздно.
…Она стискивает голову руками и тоже падает на колени, порывисто дыша, пытаясь побороть плавящую кости боль, от которой кровь бурлит в теле, а в затылок будто глубже вгоняют стальное зубило. Удар за ударом, звон, толчок – стук сердца звучит как набат, все отчаянней и тревожней. Боль хлещет, словно вода сквозь пробитую в лодке дыру, а лодка тонет стремительно и неудержимо, и тяжелые волны жаждут сомкнуться над головой. Ритмичная пульсация внутри – мука, и где-то рядом – нечто ярко-теплое, хрупкое, новое...
Солнце оседает за горой, оставляя небольшой городок на поруку прохладной весенней ночи.
…Сгорбившись, она закрывает голову руками, не чувствуя катящихся по горячим щекам слез, до скрипа сжимая зубы, из последних сил сдерживая рвущийся наружу вопль…
Постепенно утихает шум уходящего дня, людей почти не видно на улицах, закрываются ставни редких лавочек, разбегаются по домам заигравшиеся дети, кто-то оставляет на дороге кожаный мячик.
… Приглушенный прерывистый вой, раздирающий горло, перерастает в крик, от которого замирает пульс и содрогается воздух, предвестием рока. Голос постепенно угасает, и она чувствует, как потухают рядом три теплых язычка пульсирующего тепла. Плечи часто содрогаются под белой тканью, а руки дрожат, открывая искаженное болью лицо и темно-карминовые глаза.
Два искривленных тела в конце коридора длинными острыми камнями пришпиленные к стене рядом с лестницей – словно сорвавшиеся с головокружительной высоты кроваво-красные сталактиты с черными прожилками вонзились в мягкую плоть, пригвоздив ее к податливому дереву.
Перехватило дыхание.
Правое запястье, плечо, грудь и левое бедро мужчины, шея, левый локоть, правое плечо и живот девушки были пробиты острыми осколками красного с черным минерала; последний продолговатый обломок пронзил одновременно правый глаз мужчины и правый бок девушки. Из каждой раны сочилась густо-багровая кровь, пропитывая черную с серебром ткань, и тонкий ручеек медленно полз от двух тел, по пути вбирая в себя разбрызганные белые лужицы, омывая и огибая мелкие осколки стекла.
Часть IV
Музыка: Burzum — Gebrechlichkeit I
Tarja Turunen — Oasis
***
Перед глазами плывет темнота – серые круги на черной воде; в мозгу визжит боль, сверля виски и затылок. Хочется навечно остаться неподвижной – без тупой боли, отдающейся стоном во всех уголках тела, но вечность страшит роем бессвязных мыслей и бесконечной неизвестностью. Минуты, часы, дни – гулкими каплями в невидимое озеро; холодное эхо отдается от берегов, и главное – вспоминать, умела ли когда-то дышать.
Неясные звуки, будто из-под толщи воды – скрип и лязг тяжелых решеток, стук сапог по каменному полу – одни и те же шаги, ставшие знакомыми. Голос, холодный и резкий, похожий на пощечину:
–…можете, наконец, сказать о состоянии… пациентки? – в чуть заметной паузе перед последним словом ненавязчивая, но жесткая неприязнь.
Этот скупой, бесстрастный голос, отдающий приказы, контролирующий каждый шаг, изъявляющий нетерпение – незримо рядом каждую редкую секунду осознания реальности
– Уровень метаболизма и скорость регенерации выходят за рамки нормы даже для экзорциста, – слышится резковатый и тонкий голос, – Общие наблюдения позволяют мне предположить, что степень синхронизации необходимо… – ответ обрывается на полуслове.
– Что это? – в двух словах не вопрос, а попросту приказ ответить.
…Первое четкое воспоминание: «…Three, four. Who's at the door?..» – старая детская считалка тонким смешливым голоском…
Грубый, резкий звон цепей где-то на границе восприятия; мягкие торопливые шаги остановились так близко, что она почувствовала край ткани, скользнувший по локтю. Через несколько секунд – мгновенная колющая боль в предплечье, после которой шум в голове захлестывает с головой: «…Seven, eight. Sorry, I'm late…» – несуществующий голос, навсегда оставшийся с ней, всплывая в памяти сотнями кошмаров.
...
–… запросом от Смотрителя Европейского Отделения?
– То же, что и прежде. – С еле заметной ноткой раздражения.
– Слушаюсь, инспектор Рувелье.
Удаляющиеся шаги на слух как прерывистая дробь. Неровный дрожащий свет чадящего факела на стене пробивается сквозь веки; первая попытка открыть глаза отвечает резкой болью в глазах и висках, и вместо стона получается лишь хрип. Медленно вдохнув и выдохнув несколько раз, она пытается произнести хоть слово, но пересохшее, наверное, годы назад, горло горит сухим огнем.
Разрывая боль на кончиках ресниц, медленно открывает глаза, заново привыкая к слепящему свету – даже от скудного огня единственного факела. Размытые очертания ломаных линий каменной кладки пола перед глазами, и грань деревянного ложа под щекой. Локоть ноет где-то под ребрами, придавленный к твердой поверхности весом тела, руки, скрещенные на животе, скованы – крупные звенья короткой цепи впиваются в позвоночник, не позволяя шевельнуться, а на щиколотках чувствуется тяжесть железных колец. Комок ткани во рту и еще полоса – крепко завязанная на затылке. Она пытается приноровить ритм дыхания к четко осязаемому частому биению сердца – глубокий вдох и медленный выдох каждые четыре удара. Кровь в висках пульсирует – будто она слушает волны прибоя из-под глубины океана.
– Она… понимает нас? – Тот самый холодный, скользкий голос, гулявший по ее кошмарам последнюю вечность.
– Сейчас она физически истощена и морально нестабильна, рассеянна, если хотите, – взбудораженный лепет любознательного мальчишки, вскрывшего цыпленка, – но препятствий к полноценному мышлению нет никаких.
– Превосходно…
Жива?..
Почему?
Где?
Как долго?
Вспышка кроваво-красной молнии на черном небе, освещая расплывающиеся туманом образы, отдающиеся эхом крики – в широко распахнувшихся карминовых глазах с суженным зрачком и в судорожном всхлипе вместо крика. Снова тяжелое звяканье цепи – резко вскинувшись, она отшатывается назад, прижимая к себе колени и столкнувшись спиной с холодным камнем, и цепь больно впивается в позвоночник и ребра.
– Снова?..
– Нет, инспектор, уверяю вас – это исключительно эмоциональная реакция!
«Крики.
Крики и плач.
Грохот камня, треск ломающихся стен, визг людей, осыпанных обломками и осколками. Стоны, снова крики, глухой стук о дерево, хруст и снова крик – словно в полусонный загон ворвалась стая волков».
Она, зажмурившись, приглушенно стонет, пытаясь одновременно сжать голову коленями и вжаться в стену. На резкое движение тело отдается глухой ноющей болью, пустой желудок – судорожными спазмами; головокружение накрывает, будто эхо в горной лощине.
– Завтра она нужна мне в сознании. Надеюсь, вы способны это обеспечить?
– Физически – вполне, инспектор. – И, будто это требуется, успокаивающе добавляет, – Бромиды обеспечат полную ее послушность.
Прерывисто дыша, она пытается обуздать волны размытых отблесков памяти и не чувствует очередного укола.
Часть V
***
Одинокий факел брезжит в каменной комнатке, сжигая в себе границу между закатом и рассветом, распрямляя время из бесконечного круга в однообразную, но такую же бесконечную прямую. Образы чуть четче из-под подрагивающих ресниц, она фокусирует слух на реальности, не забывая ночные крики из сна (воспоминания?), и чувствует резкую точечную боль ниже сгиба локтя, когда толстая игла выскальзывает из плоти. Тонкий, неприятный стук стекла о металлический поднос и шорох ткани.
– Можете идти, – голосом, не терпящим ни возражений, ни просьб.
Молчание; низкий толстый человечек в белом халате, бросив взгляд в ее сторону, с явным нежеланием нарочито медленно собирает на поднос свой небогатый набор склянок, клочков ткани и резиновый жгут, и выходит за дверь.
Разум обволакивает цепкий, тяжелый туман, лишая желания говорить, двигаться и даже думать. Впрочем, полоска ткани – уже не кляп – все еще тонко намекает на то, что разговоров от нее и не ждут. Человек, оставшийся в камере, обходит стул, стоявший перед ним, и садится, закинув ногу на ногу и скрестив руки. Прояснившееся зрение вылавливает из полумрака суровые черты лица: четкая форма сжатого в тонкую линию рта, высокие острые скулы, крупный прямой нос, складка между резко очерченных бровей и аккуратно подстриженная борода-эспаньолка и усы. Темно-каштанового цвета волосы зачесаны назад, линза монокля в правом глазу отсвечивает огонь факела, а в угольно-черном зрачке левого не видно ничего кроме сосредоточенного холодного внимания.
– Мое имя – Конрад Рувелье. – Имя, знакомое немногим интересующимся внутренней работой ордена. – Я – Старший инспектор Центрального отделения Черного ордена.
Она фокусирует взгляд на отблеске от тонкой цепочки, уходящей в нагрудный карман похожего на военный пиджака, и пытается собрать воедино вопросы, воспоминания и страхи, разрывавшие ее каждую минуту пребывания в сознании.
– Полагаю, вам необходимо знать, каким образом вы оказались здесь, и чем закончилось ваше последнее задание. – Она тут же подняла взгляд, борясь с накатившим головокружением, желая лишь, чтобы он не передумал дать ей такие долгожданные ответы. После короткого молчания, он продолжает. – Месяц назад группа из трех экзорцистов и двух искателей отправилась на стандартное задание по поиску Чистой Силы в небольшой город Пайк-Стейдж у подножий Скофел-Пайк в Северо-Западной Англии, – память услужливо вернула картины обширных рыжеватых холмов с россыпью светлых домов на фоне припорошенных снегом скал, – Спустя сутки после прибытия группы на место, в Главный Штаб ордена поступило сообщение о том, что ими установлен факт наличия в данном городе несинхронизированной Чистой Силы. Еще после трех дней последовал доклад об успешном – учитывая обстоятельства – завершении миссии; Смотритель главного штаба, принявший доклад, дал указание о незамедлительном возвращении, которое было принято и подтверждено главой отряда, – голос его был сухим и монотонным, местами явно цитируя прочитанный доклад. Она слушала, затаив дыхание, – До того, как необоснованная задержка превысила бы допустимые сроки, до Штаба дошли сведения об обвале в ущелье, отрезавшем Пайк-Стейдж от внешнего мира.
Так как от группы экзорцистов, которая к тому времени должна была быть на полпути в Штаб, не поступало никакой информации, а связь через голема прервалась после предполагаемого обвала у Скофел-Пайк, Центральное отделение наделило разбирательство по этому делу высшим приоритетом. На расследование обстоятельств была отправлена сборная группа из трех экзорцистов, пяти искателей и двух специальных агентов подразделения «Воронов» под командованием Старшего инспектора Центрального отделения.
Все это время она неподвижно сидела, подтянув колени и глядя поверх его плеча, но при последних словах перевела взгляд на строгое лицо. Он, между тем, продолжал:
– По прибытии на место, было обнаружено, что обвал действительно имел место, а также, что он не естественного происхождения, – теперь она подумала, что инспектор цитирует, скорее всего, свой собственный отчет, – Опустив кропотливые детали последовавших действий ответственного за расследование отряда, можно подвести итог обнаруженного: Пайк-Стейдж был… уничтожен. Население – все две с половиной тысячи жителей – погибли в результате необъяснимого происшествия. Предположительно, это был неизвестный ранее или же мутировавший вид акума, против которого у трех экзорцистов не было шансов; Соломон Лизар, Карлин Лизар и… экзорцист Сарк объявлены погибшими при выполнении задания ордена…
Несколько последующих предложений она пропускает мимо ушей, обдумывая, рассматривая, осознавая значение слов «объявлены погибшими». Они имеют эффект свалившейся на голову толщи ледяной воды. «Объявлены погибшими»; сильные руки друга, светящаяся улыбка подруги, добродушное ворчание, искристый смех, забытая уверенность в завтрашнем дне, ощущение прикрытой спины и не-одиночество – все перечеркнуто всего двумя словами: «объявлены погибшими».
Непонимающий взгляд, потрясенный взгляд, звук разлетающихся осколков, глухой стук о дерево стены, пустые глаза, вывернутые руки, рубиновые ручейки крови, впадающие в молочную лужицу, собственный сдавленный крик, туман перед глазами и отчетливое трещащий в мозгу огонь: «объявлены погибшими».
Она внезапно чувствует озноб, пробегающий по спине и рукам, но сидит все так же неподвижно, прислонившись к каменной стене. Медленно закрыв и открыв глаза, она понимает, что Рувелье молчит уже несколько секунд – видимо, ожидает бурной истерики. Где-то глубоко оглушенный разум про себя отмечает, что это совершенно бессмысленный в данном случае стереотип: у нее нет ни внутренних сил, ни возможности, ни желания разыгрывать сцену. Мир сузился до текущей секунды, стены под спиной, ложа, на котором она сидит, и отупляющей пустоты в мыслях, заполненной приглушенным эхом от двух слов: «объявлены погибшими».
– Такова официальная версия…
Часть VI
Музыка: Lafee - Sterben Fur Dich (Piano Version)
Снова медленно моргнув, она, наконец, переводит чуть затуманенный взгляд на собеседника, чье непроницаемое лицо не выдает того, о чем он определенно должен бы сейчас думать: она в своем ли уме? Она бы фыркнула, если бы не треклятая тряпка на губах, но сейчас только смотрит, ожидая его заключения.
Видимо, инспектор все же склоняется в пользу ее вменяемости, потому как продолжает тем же голосом:
– Этой версии велено придерживаться всем, кто так или иначе был связан с данным делом; распространение противоречащей информации приравнивается к диверсии в рядах ордена, а также к измене Священному Престолу. – Все тот же холодный тон, и острый взгляд коричного глаза буравит ее лицо. – Совету Кардиналов же мной был предоставлен полный отчет о проведении расследования, в котором значилось следующее: на месте бывшего Пайк-Стейдж обнаружены тела всех жителей с множеством внешних и, как впоследствии выяснилось, внутренних повреждений, не совместимых с жизнью, нанесенных, предположительно, вышедшей из-под контроля Чистой Силой одного из присутствовавших там экзорцистов; недалеко от единственного в городе постоялого двора была обнаружена экзорцист Сарк – признаки жизни проявлялись отчетливо, но внутренние механические и явные психологические травмы были очевидны. Методом исключения мертвых экзорцистов, а также исходя из отсутствия мертвых акума, напрашивается вывод о том, что причиной трагедии явилась именно ее Чистая Сила.
Она в который раз поразилась ювелирно точной отмеренности слов и формулировок этого человека, так сухо сообщившего сейчас, что она убила две с половиной тысячи людей. Где-то в сознании зазвучал стук последнего гвоздя, вбиваемого в крышку гроба, а она вспомнила давно где-то услышанные слова: когда долго ждёшь чего-то, удар приходит как облегчение. Только это подтверждение ее страхов не принесло облегчения, напротив: теперь она рассматривала кроваво-черные картины своих воспоминаний, зная последствия; испуганные кричали, раненные стонали и дети рыдали громче – а она теперь знала, что они не дожили до утра. А еще, еще инспектор почему-то не упомянул о двух искателях и экзорцисте, которых она изувечила, прежде чем воронам удалось ее остановить. Но она запомнила и их.
– В итоге, ордену пришлось засекретить происшедшее у подножий Скофел-Пайк: полное уничтожение города со всем населением, а также провал миссии по нахождению и транспортировке несинхронизированной Чистой Силы.
Она все еще смотрела на него пустым взглядом, он отвечал бесстрастно-изучающим.
Неожиданно он встал, и, подойдя к двери и коротко постучал. Та открылась немедленно и без скрипа массивных петель, и он вышел, не сказав ни слова. Несколько почти не слышных простому слуху шагов – Ворон, стоявший на страже открыл и закрыл инспектору дверь, на мгновенье мелькнув алыми одеждами с желтой эмблемой.
Ее, похоже, решили держать на строгой информационной диете, выдавая строго отмеренные порции. Она соскользнула вдоль стены и приглушенно охнула, упав плечом на свое деревянное ложе; раздражающе звякнула цепь.
Часть VII
***
Монастырь, доходный дом, военный гарнизон, Черный орден – шум общей столовой одинаков везде.
Высокие своды зала, кажущегося пустынным, даже когда полон народу, терялись далеко вверху – и это было единственное достоинство, которое она находила у этого места. Люди беспрестанно появлялись и уходили, а шум не менялся, надоедая слуху назойливым однообразием; неделя – целую неделю она бродила по галереям, коридорам и переходам огромного замка, не находя себе места и каждый вечер встречая у окна силуэты вернувшихся, но чужих.
Она шла между рядами длинных столов с чашкой теплого каркаде, наслаждаясь чужой суматохой и гадая, чем занять себя, когда заметила за одним из дальних столов девушку. У нее были необычайно светлые волосы молочного оттенка – от лба до затылка они были мелко заплетены, а дальше свободно падали на спину, опускаясь почти до пояса. Но взгляд останавливался не только на этом: она была похожа на отдельный мир внутри реальности, вокруг нее как будто преломлялось время и пространство. Карлин Лизар была достаточно опытным экзорцистом, чтобы определить: это отнюдь не особенность Чистой Силы, эта своеобразная аура – проявление способности держать себя, быть среди людей, но отдельно. И Карлин подумала, что надолго запомнит это ощущение – независимо от того, кем окажется эта девушка и как скоро она исчезнет…
– Привет.
Она возникла перед ней неожиданно, решив мимоходом проверить ее реакцию, и тут же вынуждена была про себя запомнить, тоже надолго: эта девушка останется невозмутимой, даже выскочи из-за ближайшего угла Тысячелетний.
Она подняла голову и, окинув ее коротким взглядом, ровно произнесла:
– Добрый вечер.
– Меня зовут Карлин. Карлин Лизар, – она, не таясь, изучающе смотрела ей в лицо.
– Экзорцист Сарк, – на пол-тона дружелюбнее.
Карлин заметила, что на ней нет одежды с привычной серебряной розой; вместо этого – короткий черный жилет поверх белой мужской рубашки со свободными рукавами.
– Недавно вступила в орден? Я тебя раньше не видела, – она села напротив, с легким стуком ставя чашку на стол.
– Три дня, – вилка бесшумно легла, опираясь зубцами о край тарелки с остатками рагу и пюре.
Глаза у нее были глубокого темно-бордового цвета и смотрели спокойно – как смотрят в открытую книгу. Карлин почувствовала, как медленно тает изначальное любопытство, сменяясь чем-то вроде беспричинного беспокойства – ей не нравилось чувствовать себя открытой книгой.
В этот момент где-то от входа послышались возбужденные голоса и смех; под высокими сводами зала появилось несколько новых лиц, среди которых Карлин с неудержимым волнением высматривала его, и сердце пропустило удар, когда между спин Искателей и экзорцистов мелькнуло лицо – бледное, исцарапанное, но такое родное. Сол активно жестикулировал, смеялся, кто-то хлопал его по плечу, он сам, шутя, толкал кого-то кулаком в плечо, но она видела – он искал ее взглядом, искал и наконец нашел. Не трудясь отвечать на вопросы и шутки или попрощаться, он тут же направился в конец зала, на ходу оставив чемодан на краю какого-то стола.
Карлин так и не заметила, как сама побежала навстречу и как крепко обняла его за шею, для чего даже пришлось слегка подпрыгнуть – он был намного выше ее.
Карлин и Соломон Лизар были похоже как две капли воды – не мудрено, близнецы все же – и не только внешне. Вдвоем они вытянули из новой экзорцистки больше, чем фамилию.
– Я сразу подумал, что ты англичанка, – заявил Сол на правах нового знакомого, дожевав очередную порцию жаркого, – По акценту сразу ясно!
– Не знала, что ты такой большой знаток, – скептически заметила Карлин, грея руки о чашку чая.
– Теперь знаток. Только что с туманного Альбиона, – он помахал загипсованной правой рукой, имея ввиду свое последнее задание, – Я ведь прав?
До сих пор она сидела молча – не столько общалась, сколько терпела компанию, хоть и с холодно-учтивым выражением лица. Как любой человек, не любящий навязчивых вопросов, она, видимо понимала, что отделаться от них можно только одним способом. Ответила она не сразу, переведя взгляд куда-то за их спины.
– Валлийка. Наполовину.
– Ха! – Карлин торжествующе посмотрела на брата.
– Зато страну угадал, – не растерялся тот, поднося ко рту новую порцию.
Разговор мерно покачивался на волнах ничего не значащих тем, а девушка все так же смотрела поверх их плеч куда-то в конец зала.
– Кто это? – спросила она, и вопрос, словно камень, брошенный в воду, прервал разговор, оба оглянулись.
Там, противоположном конце обеденного зала, под одной из больших картин, украшавших все стены, стояли два человека. Первый мужчина – лет тридцати с прямыми светлыми волосами в коротком черном балахоне с серебряной розой на груди; его собеседник – невысокий дородный мужчина с короткими седыми волосами и усами и тяжелым колким взглядом из-под кустистых бровей.
– Тот, что справа – Кевин Йегар, – представила Карлин более молодого, – Экзорцист и, как говорят, неплохой. А рядом маршал Рольф Дитмар – один из четырех нынешних маршалов ордена.
Несмотря на свою природную говорливость – чтобы не сказать болтливость – она достаточно четко и точно описала обоих, не вдаваясь в ненужные подробности.
– О, я могу прочесть этот взгляд, – произнес Сол, отложив кусок хлеба и опершись подбородком на согнутую в кисти руку, в которой еще держал вилку. Она перевела взгляд с беседующих мужчин на него и вопросительно выгнула бровь, словно бросая вызов его проницательности. – Ты раздумываешь о том, что он вполне подойдет на роль наставника.
Карлин, пившая чай в этот момент, слегка поперхнулась и практически уставилась на нее.
– Ты же не об этом думаешь?
Девушка без тени эмоций на лице посмотрела на юношу, реабилитировавшегося после ошибки с ее акцентом.
– Если и так, в чем проблема?
– Загвоздка в том, девочка моя, – начал он нарочито старческим тоном, сглаживавшим фамильярность, – что маршал Дитмар не берет учеников. Ни одного за последние семнадцать…
– Девятнадцать, – поправила его Карлин.
–…девятнадцать лет.
Девушка несколько мгновений продолжала смотреть в глаза Сола, затем перевела взгляд на двух мужчин в том конце зала, по-видимому, уже закончивших разговор и собирающихся разойтись.
– Значит, у него появится любимая внучка.
С этими словами она поднялась и, перешагнув через скамью, направилась к маршалу.
Часть VIII
– Маршал Дитмар!
Рольф Дитмар медленно обернулся. Перед ним стояла молодая девушка с необычайно светлыми – почти белыми – волосами, но любопытство также притягивала и ее одежда: простые черные брюки, черный жилет, жокейские сапоги (чуть великоваты) и белая рубашка со свободными рукавами. Что примечательно – вся одежда была мужской.
– Добрый вечер. Меня зовут Даниела Сарк. Не могли бы вы уделить мне несколько минут? – Произнесла девушка с идеально отработанным британским произношением.
– Новый экзорцист, – уточнил он.
– Да, сэр.
Она стояла прямо, неподвижно и при этом непринужденно. Смотрела прямо в глаза – уверенно, но не нагло.
– Что ж, прошу…
И, дав ей знак следовать за ним, свернул в левый коридор. Пройдя примерно половину, он остановился и, открыв дверь, пригласил ее войти. Это была одна из комнат отдыха, расположенных на первом этаже – вместе с лазаретом, столовой и несколькими тренировочными залами. В комнате было несколько столов со стульями вокруг них; то там, то тут – простые диваны и кресла; большой камин напротив двери и множество факелов на стенах были единственными источниками света – окон не было.
– Прошу вас, – пройдя ближе к камину, он указал на кресло с темно-бордовой обивкой.
Она поблагодарила, но опустилась на предложенное место лишь после того, как он устроился в кресле напротив. Сидела она так же безупречно прямо, как и стояла, колени сомкнуты, одна рука на подлокотнике кресла, вторая – на бедре. Длинные прямые волосы, необычно заплетенные мелкими линиями ото лба до затылка, не падая на лицо, лежали на спине. Взгляд глаз цвета красного вина не отражал абсолютно ничего, лицо также было непроницаемо и позволяло отметить на себе лишь спокойную деловитость.
– Итак, мисс Сарк?..
– Прежде всего, спасибо, что согласились выслушать меня, – он слегка кивнул в знак того, что «об этом не стоит», и она перешла к делу. – Я прибыла в орден менее недели назад и недостаточно хорошо ознакомилась со всеми… атрибутами и особенностями работы этой организации, но меня учили, что для любого дела важно исполнять его так хорошо, как только возможно. Насколько я осведомлена, у каждого экзорциста есть наставник – один из маршалов. В связи с этим, – при этих словах она слегка приподняла подбородок, – я хотела бы видеть вас в качестве своего наставника, маршал Дитмар.
Рольф Дитмар чуть отклонился назад, соединив перед собой домиком пальцы обеих рук, и снова задумчиво окинул взглядом собеседницу. Он был… удивлен. Эта девушка была молода, но совершенно необычна: воспитание, манеры и речь выдавали в ней хорошее происхождение, но он не обнаруживал в ней присущее таким девушкам манерничанье и снобизм. Она ловко соблюдала границы между прямотой и грубостью. Он решил, что ее умело «учили».
Его прозрачно-голубые глаза были достаточно опытны, чтобы отметить в глазах напротив отблеск непростого ума и целостного характера, прочно держащихся на стержне сложной системы принципов, усвоенных чуть ли не с молоком матери.
– Несмотря на вашу скромность, надо признать, что вы весьма неплохо осведомлены об «атрибутах и особенностях»… В свете чего мне видится странным, что вы не знаете, что я не беру учеников.
– Со всем уважением, маршал – об этом я также слышала, – спокойно ответила она.
– Тогда я в еще большем недоумении, мисс Сарк.
Она сцепила пальцы рук замком, все еще опираясь локтем о подлокотник, коротко вдохнула и выдохнула.
– Позвольте начистоту, господин маршал? – Он утвердительно кивнул, после чего она продолжила. – Не сочтите за грубость, но я видела много военных, – при этих словах его брови чуть заметно дрогнули, – Представители высшего офицерского состава любой армии отличаются двумя особенностями: первая – они справедливо ждут немедленного и полного исполнения своих приказов, в связи с чем не церемонятся с подчиненными как светский франт с девушкой на выданье; вторая – им, по долгу службы, приходится также иметь дело с власть имущими мира сего, которые не потерпят невежливого с собой обращения, по причине чего офицерам приходится знать и соблюдать также и светские манеры. Как результат, получается своеобразный характер поведения, присущий людям военным.
На протяжении всей речи он наблюдал за ней с все более растущим интересом. Любой вид действия – будь то походка, жесты и даже речь – совершались ею не от точки к точке, а плавно, постепенно, и в каждый момент времени она оказывалась именно там, где необходимо.
– Признаться, я удивлен, – медленно произнес маршал. – Удивлен вашей проницательностью, но все также не вижу причины, по которой должен изменить свой ответ.
– Пользуясь вашим позволением, снова осмелюсь предположить. Вы не берете учеников по самой простой и разумной причине: любому мастеру нужен послушный материал, чтобы он мог сделать из него именно то, что хочет. Использование непрочного и капризного материала – пустая трата времени и сил.
– Правильно ли я понимаю, что вы считаете себя именно тем прочным материалом, который нужен такому мастеру как я? – Уточнил маршал.
– Это было бы слишком дерзким заявлением, – ответила она, не отводя взгляда, – но я хотела бы, чтобы вы убедились в прочности моего намерения.
– Весьма смелое заявление, мисс.
– Смелость – не то качество, которое помогает выжить, – неожиданно заявила она.
– Что же помогает? – заинтересовался он.
– Практика и опыт – именно то, что я хочу от вас получить.
– Необычные речи для вашего возраста и положения.
– Я думала, что граф, с которым нам придется иметь дело, – не из тех, что устраивают зимние балы.
– Это верно. – Маршал Дитмар чуть сощурил глаза, словно заново оглядывая ее. – Тогда позвольте узнать: где ваше оружие?
Казалось, это тот редкий случай, когда самообладание ей действительно понадобилось – чтобы не покраснеть; а глаза она опустила – всего на секунду.
– Полагаю, в комнате, – ответил он за нее. – Действительно: носить оружие на ужин это глупо и неудобно. И это необходимо. С ним нужно уметь жить – плавать, лезть в гору, ползти по грязи, спать с оружием под подушкой, если необходимо. Это нужно усвоить сразу – больше шансов может не предоставиться.
Его речь стала жестче, холоднее, бескомпромиснее. Это могло означать лишь одно.
– Завтра за час до рассвета я хочу проверить качество материала, который, возможно, и не стоит усилий, каким бы прочным он ни представлялся. – Сообщил он, вставая с кресла и собираясь выходить.
– Благодарю, маршал Дитмар, – искренне сказала она, еле заметно вздохнув.
– Возможно, завтра ты будешь проклинать то, за что благодаришь сегодня, – тихо и серьезно предупредил он, открывая дверь.
– Это совершенно невозможно, господин маршал, – впервые на ее лице появилась тень улыбки.
Часть IX
Часть IX
Музыка: Jin Roh — Keel ( Jin Roh )
***
После ухода инспектора она больше не засыпала. За прошедшие четыре часа вторая пара воронов успела принять смену и после их шагов она не слышала ничего кроме собственного дыхания: в небольшой камере не было окон, через которые доносились бы звуки – улицы, леса, моря, ветра, чего угодно – а вороны были самыми тихими стражами каких только можно представить. Сидя спиной к стене и опустив босые ноги на пол, она успела досконально изучить свое место обитания – деревянное ложе, прибитое к стене напротив единственной двери, справа от нее небольшой стол, рядом стул; не табурет, а стул со спинкой. Почему-то, это показалось странным, не соответствующим остальной «спартанской» обстановке, но от этих размышлений отвлекли звуки приближающихся частых мягких шагов.
Массивная дверь снова открылась, впуская того самого низкого полного человечка в белом халате. Увидев ее, он разулыбался:
– О, я вижу, вы бодрствуете. Это замечательно, замечательно, – зачастил человечек, проходя к столу с металлическим подносом. Таким же не требующим реакции тоном он мог бы разговаривать с издыхающей белой мышкой у себя в лаборатории.
Поставив поднос, он подошел к ней. Чтобы проверить пульс, температуру и размер зрачков. Она никак не отреагировала – сопротивление в безнадежной для полезных действий ситуации попахивает истерикой, а это худшая реакция, которую только можно придумать.
– Думаю, теперь мы можем снять повязки, – душевно сообщил доктор.
Она еще не успела сообразить, о каких повязках он говорит, как он уже вернулся от своего подноса с хирургическими ножницами в руке и, посоветовав «Не двигайтесь, милочка», решительно повернул ее голову в сторону и поднес ножницы к горлу. Несколько быстрых щелчков, и он быстро размотал белые бинты, мелькая ими перед ее глазами. Она сидела неподвижно, ощущая, как исчезает легкое давление на горло, которое она раньше принимала за слишком тугой ворот рубахи. Сложив окончательно размотанные бинты на край подноса, он деловито поднял ее подбородок и ощупал шею спереди и по бокам, то и дело приговаривая «Ну-ка…ну-ка…» и «Замеча-ательно…».
– Околосвязочные ткани зажили в ожидаемые сроки, но напрягать их не стоит, и, конечно, даже не пробуйте разговаривать, – гадковато усмехнулся доктор. Она все еще не понимала, о чем он говорит. – Все же, гениальный был ход: вряд ли бы вы послушались, скажи я вам, что после удаления голосовых связок нельзя пытаться говорить и тем более кричать, а вы оказались достаточно разумны, чтобы не делать этого с кляпом во рту.
Она машинально дернулась, чтобы прикоснуться к горлу, но цепи на руках только звякнули и впились в ребра, и она расслабила руки. Сглотнув, она попыталась произвести хоть какой-то звук – все равно, что разочарует его в своей «разумности» – но в горле возникла резкая, тянущая боль, а затем запершило. Она приглушенно закашлялась, выдыхая носом, но заставила себя успокоиться сначала судорожными, а потом ровными глубокими вдохами. Доктор обернулся, сведя брови.
– О, не стоит так делать, это крайне помешает окончательному восстановлению многих мышц и тканей…
Она на него не посмотрела, глубоко вдыхая и ощущая жар от прихлынувшей к лицу крови, и все же разобрала четкие приближающиеся шаги, затем звук отпираемой двери и легкий скрип, но не повернулась. Инспектор как всегда неспешно вошел и, без каких-либо эмоций осведомился:
– Все нормально?
– Да, инспектор, – ответил мужчина в белом, – все как я и ожидал.
– Тау, – вместо ответа скомандовал Рувелье, и, до того, как она успела понять значение этого слова, в камере возник ворон в традиционной красной форме, которая при свете факела казалась темно-багровой. Он, молча, подошел столу и опустил на него поднос, который держал на руках, для чего пришлось чуть подвинуть поднос с хирургическими инструментами, полупрозрачной бутылочкой и разрезанными бинтами, и ей пришло в голову, что не помнит ни одного приема пищи за прошедший месяц полубессознательной жизни. Все так же молча, ворон вышел, оставив дверь открытой, – Спасибо, доктор Абрахам, вы можете идти.
Тот с недоверием оторвал взгляд от подноса, на который уставился сразу при появлении ворона.
– Но... еще слишком рано! Нужно продолжить курс инъекций, слишком рискованно… – тон, которым он возражал инспектору, уже никак не вязался с тягуче-восторженным «замеча-ательно».
– Вы сказали, что заживление идет запланированными темпами, значит на данный момент оно именно на нужном уровне. Вы можете идти.
Лицо инспектора ни на миг не изменило выражения, голос не был повышен или раздражен, но врач, сдержанно сердито, как шакал, не смеющий спорить со львом, посмотрел по очереди на нее и на Рувелье, нехотя взял свой поднос и вышел, чуть быстрее, чем нужно было бы. Ворон прикрыл за ним дверь.
– Практически сразу после прибытия сюда, у вас была произведена операция по удалению голосовых связок, – посчитал нужным довести до ее сведения инспектор, опустившись на стул, поставленный им справа от двери. – Поскольку было установлено, что звуковые колебания, создаваемые вашим голосом, вызывают разрыв стенок кровеносных сосудов и кровоизлияния по всему телу.
«Тела…с множеством…внутренних повреждений, не совместимых с жизнью, нанесенных…»
– Предыдущий месяц уважаемый доктор Абрахам вводил вам в кровь раствор со всеми необходимыми, для выживания без пищи, веществами, – продолжил он. – Но чем дольше применяется такой способ поддержания жизни, тем больше привыкание к нему организма.
Из небольшой миски на подносе доносился запах какой-то каши, сваренной на молоке, а из глиняной кружки рядом – резкий аромат травяного чая. Инспектор, вытянув руку в сторону, дважды постучал в дверь. Та немедленно открылась, и на пороге снова возникли двое из воронов – на этот раз они принесли ведро с водой, небольшую стопку одежды, полотенце, кусок жесткого темного мыла и пустой медный таз. Разместив все это рядом со столом, один так же молча удалился – ни лишнего взгляда, ни лишнего слова – второй же подошел к ней. Когда он чуть нагнулся, касаясь широкого кольца кандалов, и в руке у него блеснул ключ она взглянула в глаза ему, а не инспектору.
Ворон не отвел взгляда, хотя, казалось, почувствовал жгучее желание это сделать, и она увидела в них – о, дикость! – понимание; а еще – какую-то непонятную неловкость. Его пальцы аккуратно повернули кольцо на ее запястье, чтобы удобнее было воспользоваться ключом, и она послушно приподняла кисть. Когда ее руки оказались свободны, он, опустившись на колено, уже другим ключом быстро расстегнул ножные кандалы, и, забрав с собой обе пары, все так же молча вышел из комнаты.
Разведенные руки тут же заныли, а еще – показались невероятно легкими без тяжести массивных колец и цепи, но она, бессильно опустив руки по бокам, на мгновение закрыла глаза и отдалась приятной боли мышц, которым, наконец, предоставили отдых.
Инспектор поднялся и, поставив стул на прежнее место за столом, открыл не запертую дверь.
– По самым пессимистичным прогнозам, остальные последствия вашей… болезни должны исчезнуть в течение недели. До завтра, мисс Сарк.
Проводив его глазами, она опустила взгляд на свою правую руку, устало потиравшую кисть левой, и вздрогнула. Самообладание было истрачено на гору новостей, выслушанных ею за последние… много часов, и она не удержалась, зябко втянув голову в плечи. Вся кожа была покрыта сетью темно-багровых линий – расходящихся, утончающихся, пересекающихся – и, одновременно с дрожью, пробежавшей по всему телу, она поняла, что эти линии – вены, темная кровь которых проступала через тонкую кожу.
Часть X
***
Имя: Даниела Сарк
Дата и место рождения: Июль 7, 1771, Уэльс, Великобритания
Национальность: отец – валлиец, мать - румынка
Семья: информация отсутствует
Дата вступления в ЧО: Июнь 24, 1791
Чистая Сила: Сигда
Тип: технический – парные арбалеты
Дата смерти: Сентябрь 7, 1793
Имя: Карлин Марион Лизар
Дата и место рождения: Август, 1772, Арль, Франция
Национальность: француженка
Семья: воспитывалась в детском доме вместе с братом-близнецом (досье №117462)
Дата вступления в ЧО: Декабрь 30, 1784
Чистая Сила: Мордо Гелиор
Тип: паразитический – руки, трансформирующиеся в хлысты
Дата смерти: Сентябрь 7, 1793
Имя: Соломон Арно Лизар
Дата и место рождения: Август, 1772, Арль, Франция
Национальность: француз
Семья: воспитывался в детском доме вместе с сестрой-близнецом (досье №117463)
Дата вступления в ЧО: Декабрь 30, 1784
Чистая Сила: Виф Моэльма
Тип: технический – каменный шест с руническими символами (переводу не поддаются)
Дата смерти: Сентябрь 7, 1793
Имя: Рольф Хедвиг Эрих Дитмар
Дата и место рождения: Ноябрь 10, 1741, Инсбрук, Австрия
Национальность: австриец
Семья: родных нет
Дата вступления в ЧО: Май 25, 1770
Чистая Сила: Руовит
Тип: технический – секира
Ученики: Даниела Сарк (досье №117739) (1791-1793)
Имя: Сандор Иллеш
Дата и место рождения: Апрель 4, 1749, Будапешт, Королевство Венгрия
Национальность: венгр
Семья: Бывшая жена – Новак Эржебет; общих детей нет
Дата вступления в ЧО: Март 13, 1778
Чистая сила: Гринмеро
Тип: технический – охотничье ружье
Дата смерти: Январь 31, 1792
Имя: Гретхен Леа Фридрейх
Дата и место рождения: Февраль 28, 1773, Фульда, Гессен-Дармштадт
Национальность: немка
Семья: Сестра – Герда Мари Нойманн, зять – Филипп Ортольф Нойманн, племянники – Максимилиан и Ортрун Нойманн; Альхайм, Гессен-Дармштадт
Дата вступления в ЧО: Сентябрь 19, 1792
Чистая сила: Тринар
Тип: паразитический – управление ветряными потоками
***
Часть XI
На стол Смотрителя Европейского отделения Черного ордена легла толстая папка с полным отчетом о последних событиях вместе с официальным заключением Старшего инспектора. В этом и была проблема.
– Это все, что ты хочешь мне сказать? – чуть громче необходимого поинтересовался Смотритель Тенн.
– Это все, о чем я хотел доложить, – сухо ответил инспектор.
– У меня пропадают люди, обрывается связь, с Хевлаской творится непонятно что, а ты, через две недели вернувшись с места событий, хочешь скормить мне это?! – Тенн встал, резко отодвигая кресло, и уже не пытаясь сдерживать гнев.
– Ты плохо обо мне думаешь, Илай, – возразил сидевший напротив Рувелье, – Ты не можешь приказывать мне, я не могу приказывать тебе по собственной инициативе – равноправие всегда было основой нашего сотрудничества. В данном случае я хочу того же: две небольшие услуги в обмен на долю истины о произошедшем, не выходящую за рамки моих прав и полномочий, но это должно тебя удовлетворить.
В этом был весь Конрад: не приукрашать, не преувеличивать и договаривать. Он не обещал раскрыть все карты, ибо не имел на это прав, но Тенн мог быть и был уверен: эта «доля правды» – действительно все, что ему можно узнать, не подводя Рувелье под монастырь.
Опираясь руками на стол, Смотритель хмуро посмотрел в глаза инспектору.
– Мне нужно знать, что, произошедшее с моими людьми, могло так отразилось на Хевласке, Конрад.
Двое людей, занимавших изначально недружественные друг другу посты в этой организации, нашли общий язык вопреки всем стереотипам. Конрад Рувелье был человеком исполнительным в высшей мере: убийственно корректный, предусмотрительный, непредвзятый и терпеливый, по долгу своей деятельности он все же бывал дотошен, требователен и строг. Илай Тенн, в свою очередь профессионально практически незаменимый Смотритель Европейского отделения, обладал недостатком, который – будь на месте Конрада кто угодно другой – мог бы вызвать массу проблем: он был крайне эмоционально привязан ко всем, кого называл «своими людьми». Смотритель знал в лицо, если не по именам, каждого члена Ордена от экзорцистов и искателей до медсестер и поварят.
Неприятные проверки «сверху» были нервотрепкой для Тенна и обязанностью для Рувелье, равно малоприятными для обеих сторон, первые два года, но оба были слишком умны, чтобы закрывать глаза на реальную сущность друг друга еще дольше. Искренняя заинтересованность инспектора не в самоутверждающем размахивании полномочиями, а лишь в правдивом и полном удовлетворении запросов Центрального отделения заставила Смотрителя придержать коней и присмотреться к коллеге внимательней. В итоге, тот оказался не злопамятен и полностью открыт для взаимовыгодного сотрудничества, незаметно перешедшего в нечто, похожее на дружбу.
– Вначале тебе придется выполнить одну из необходимых мне услуг, поскольку ответа на этот вопрос я и сам пока не знаю, – терпеливо ответил Рувелье.
Автор: Rai Mao Ren
Бета: нет
Фендом: D.Gray Man
Дисклеймер: Все права на D.Gray-man принадлежат Хосино Кацуре
Персонажи и пейринги: ДДаниела Сарк, Карлин Лизар, Соломон Лизар, Конрад Рувелье, Рольф Дитмар, доктор Абрахам, Илай Тенн, ОП (будут добавляться по ходу сюжета); Тики Микк/ОЖП
Рейтинг: R
Жанр: Виньетка, Экшен, Дарк, Deathfic, Подтекст, AU, ОП, Ангст (будет меняться по ходу сюжета)
Размер: миди
Предупреждения: AU, много ОП, Дарк, Deathfic, нелинейная хронология, авторский стиль(!!!), не бечено
Статус: в процессе
От автора: поехали!(с)
"когда долго ждёшь чего-то, удар приходит как облегчение."(с)Л.М. Буджолд, "Проклятие Шалиона"
Часть I
Севернее островов Гернси и Сарк волны Ла-Манш цвета берлинской лазури точат камни отвесных скал каменистого острова. В его середине возвышается необыкновенно высокий замок, до графитово-черных стен которого не долетают брызги прибоя; густой лес, тесно прижавшийся лишь к этим стенам, кишит странными существами с перепончатыми крыльями, неусыпно сторожащими окрестности Главного штаба Черного ордена…
***
Неровный скрип натянутого каната под первым шагом, и для удержания равновесия она разводит руки, не утяжеленные в этот раз дополнительным грузом. В пустом зале для тренировок стоит ночная тишина, нарушаемая приглушенным шелестом далеких волн и частым, но ровным – несмотря на колотящееся под тугими повязками сердце – дыханием. Второй шаг – колени пронизывает легкая дрожь, но мышцы, хоть и ослабевшие, помнят годы тренировок. Еще шаг – помнится, со временем эта прямая становилась все уже и выше: ствол рухнувшей сосны на пыльной дороге, упругая ветка высокого клена, узкая балка меж двух крыш и, наконец, туго натянутая веревка на уровне трех этажей в тренировочном зале Игольной Башни.
Где-то недалеко слышны неровные шаги и через пару секунд слышится скрип тяжелой двери.
– Так и знал, что ты здесь!
Она не отвечает, продолжая двигаться вперед, чтобы не сбить дыхание, и он почти напряженно наблюдает за ее движениями.
Тело, ломившее от долгого бездействия, понемногу наливается ощущением физической нагрузки, мышцы, пришедшие в действие, словно разжимаются чуть не успевшей заржаветь пружиной, а, ошалевшие от свободы окружающего пространства, легкие требуют еще больше кислорода. Последние три шага даются труднее, и она с облегчением прикасается к каменным перилам. Спрыгнув на пол верхней галереи, она с показной небрежностью прислоняется к опорной колонне, пытаясь побороть легкое головокружение.
– Так и знала, что это ты, – наконец, она отвечает, стягивая с глаз повязку и часто моргая. – Топочешь как слон.
– Да, очень смешно, – он скривил губы от намека на то, что из них троих он единственный повредил ногу при спуске с горы на последнем задании, – Только тебе будет не до смеха, когда Матильда тебя выследит. – Ухмылка знатока, знакомого со строгостью главы Медицинского Отдела. – Чего тебе там не сиделось последнюю-то ночь?
– Осточертело, – лаконично объяснила она, обходя галерею, чтобы подобрать форменную куртку, – Ты меня искал, чтобы позлорадствовать?
– Не только. Тебя ищет смотритель. – Лицо, с которого мгновенно исчезла улыбка, стало не хмурым, но серьезным.
Смотритель? Ночью?
– Карлин? – первая мысль, что с подругой случилась беда. Ну зачем они отправили ее на новое задание практически сразу по возвращении с предыдущего?
– Нет, с ней все в порядке. Они уже на обратном пути, – конечно, Сол еще больше беспокоился о сестре, чем она – о подруге. – Похоже, новости от твоего старика; судя по тону смотрителя, важные.
Подхватив куртку, она поспешила к двери, стараясь не перейти на бег – казалось, будто кровь стучит в висках и отлила от лица одновременно, сердце ощутимо часто забилось в беспокойстве.
Маршал – учитель – не связывался со Штабом вот уже пять месяцев.
Часть II
Музыка: Era — Ameno
***
Начало зимы – ночь исходит холодом, сизой дымкой запоминая каждый выдох; новолуние почти слепит глаза, привыкшие к глухой тьме; резкий холодный ветер настойчиво треплет полы черного шерстяного плаща без опознавательных знаков и нагло срывает широкий капюшон. Яркая, холодная… злая ночь.
Тихо щелкает под рукой малахитовая застежка, освобождая края плаща, который соскальзывает с плеч, и она оставляет его на подоконнике первого дома, в пустой глазнице выбитого окна. Хлесткие порывы ветра треплют свободные рукава белой рубашки, но ей почти не холодно. Абсолютная тишина вокруг – словно в насмешку, словно здесь обычная ночь, будто есть еще шанс.
Мелкая каменная крошка предательски хрустит под ногами, но она спокойна – она не прячется; лицо будто высечено из камня, только чуть посинели от холода две тонкие линии шрама под правым глазом, тянущиеся к виску.
Их здесь много, почти половина мертвой деревни – больше, чем могут уложить экзорцисты, уже направляющиеся за Чистой Силой. Она медленно шагает по широкой улице, туже натягивая на руки перчатки без большого и указательного пальцев; равнодушный взгляд направлен прямо, и в неверном ночном свете тень от ресниц падает на яхонтовые глаза.
В переулке слева слышатся треск и шорох – она не меняет темпа шагов. Ладони ложатся на рукояти двух арбалетов, надежно держащихся на ремне и прилегающих к бедрам. Быстрая тень мелькает впереди; через несколько мгновений из-за угла появляется невысокая фигурка ребенка; он неуверенно шагает к ней, прижимая руки к груди, словно что-то пряча. Она останавливается, сердце подскакивает к горлу, а руки покрываются гусиной кожей: мальчику на вид не больше трех лет, спутанные светлые волосы до плеч; на нем грязная, кое-где порванная, ночная рубашка ниже колен и большие, не по размеру, пыльные башмаки. Он смотрит на нее снизу вверх, а хрупкое тело дрожит, будто бьет ознобом – она не может оторвать глаз от покрытого копотью личика, пытаясь сглотнуть сквозь ком, подступивший к горлу. Сердце бешено выбивает неровный ритм, заставляя дышать чаще, но она поднимает руку с арбалетом, поверх колодки глядя на большие зеленые глаза, просящие…
Они играют, они всегда играют – будто способны веселиться, получать удовольствие от сомнений и метаний в человеческом взгляде. Немного выше, в хижине на склоне холма, она чувствует тепло и страх – обладатель Чистой Силы, пульсирующей в паутине ее ощущений, остался один. За ним скоро придут настоящие экзорцисты – придут и не найдут ничего живого.
Темно-алый всполох мгновенно возникает поверх паза для стрелы, сужаясь и удлиняясь, натягивая тетиву, стягивая плечи арбалета – целясь в голову ребенка. Она нажимает на спуск раньше, чем из неестественно широко раскрывшегося рта показывается металлического цвета лицо с черной пентаграммой на лбу. Короткий болт из темно-красного минерала глубоко входит в лоб, прежде чем тонкая фигурка ребенка с ненормально вывернутыми конечностями падает на землю, а низкий, булькающий хрип тонет в грохоте первого взрыва.
Она успевает пройти шесть шагов, сняв с ремня второй арбалет, где уже растягивается ало-черный болт, пытаясь забыть испуганное лицо трехлетнего ребенка, а цинковая луна бесцеремонно-ярко выхватывала из ночи светлые волосы, стянутые в высокий хвост, кипенно-белые рукава рубашки и собственное отражение в соленой капле.
Часть III
Музыка: Steve Jablonsky — Friday the 13th
***
Старый пыльный чердак, продуваемый всеми ветрами – их вой разрывает холодную, липкую тишину. Пластами под покатой крышей темнота, и обрывок черного неба цепляется за осколки витража в круглом окошке.
Ледяной шепот касается слуха, и мурашки бегут вниз по спине и вверх по корням волос.
…One, two. How are you?..
Призрачный шорох и словно шеи касается дуновение смерти.
…Three, four. Who's at the door?..
Тонкий детский голосок – так близко, что, кажется, можно ухватиться за острое плечико, но до ужаса не хочется, чтобы он обернулся.
…Five, six. My name is Fix…
Порыв того же ветра вперемешку со страхом колышет густую паутину на острых краях стекол, вспоровших беззвездное небо.
…Seven, eight. Sorry, I'm late…
Тихий, звонкий, холодный смешок, и он уже не кажется детским – слишком резкий, слишком жесткий, слишком глумливый.
…Nine, ten…
Судорожный вдох, юркая капля щекочет висок, и она рывком садится на кровати. Часто дыша, она свешивает ноги с узкой кровати и нащупывает рукой стоящие рядом высокие жокейские сапоги; руки не дрожат, но продрогшие и ослабевшие пальцы почти не чувствуют под собой чуть потертую кожу. Скомканный плед на кровати, форменная куртка и ремни с арбалетами темного дерева – рядом на стуле. Спешно обувшись, она резко встает и подходит к двери, отчего в глазах буйным калейдоскопом пляшут серые и черные пятна в такт стуку крови в ушах; опершись рукой об косяк, она открывает дверь в полутемный в вечерних сумерках пустой коридор. Где-то внизу шумно разговаривают посетители единственного в городке трактира.
Острее нормального, слух улавливает мягкие шаги на лестнице слева, где через секунду появляется невысокая девушка с белой бутылкой в руках. Встретившись с Ней глазами, Карлин меняется в лице – беспокойство, недоумение и… страх. Ее тонкие губы медленно открываются и закрываются, что-то говоря, называя по имени, спрашивая, призывая, делая шаг к Ней, но Она ничего не слышит, лишь пристальнее вглядываясь в знакомые черты лица, обрамленного несколькими прядями огненно-рыжих волос, заплетенных в косу.
Тихо… почему так тихо?
Она все еще держится за ручку открытой двери, а в глазах пляшут темные пятна, словно брызги краски на картине.
«Карлин…»
Собственный голос – как бой барабанов сквозь толщу воды, но девушка замирает, не сумев отвести взгляд.
Словно цепляясь за каждую тянущуюся секунду, небольшая бутылка целую вечность летит из ослабших пальцев к дощатому полу и, достигнув его, разлетается каплями стекла и парного молока, забрызгав деревянные перила, тонкие ноги, словно вросшие в пол, и подол черной форменной юбки.
Мельком проследив за падением, Она возвращается взглядом к лицу подруги, и у Нее перехватывает дыхание: чуть изогнутая темно-багровая линия медленно спускается из уголка глаза по щеке, а в стеклянном взгляде – недоумение, боль.
«Карлин!..»
Она не слышит почти ничего, лишь уголком взгляда замечает уже открытую соседнюю дверь, из которой вылетает высокий мужчина с чуть взъерошенными темно-каштановыми волосами и в расстегнутой куртке с такой же, как у нее, серебряной «розой» на груди. Он бросается к сестре и, схватив ее за плечи, пытается что-то говорить, привлечь внимание, но та стоит, застыв, будто ребенок, увидевший то, что детям видеть не должно.
Она делает шаг вперед, пытаясь побороть чудовищную слабость и головокружение, хотя почему-то знает – Карлин не спасти. Просто слишком поздно.
«Сол…»
Непривычно-тонко, даже жалобно – она чуть четче различает свой голос, будто из-под массы целого моря. В полуобороте к ней он закрывает руками уши, упав на колено, а из уголка рта – ало-бурая лента крови; он стискивает челюсти, и из чуть раздвинувшихся губ – новый поток. На лбу у него выступают капли пота, а в нахмуренных от боли бровях и вопросительном взгляде – снова непонимание. Снова поздно.
…Она стискивает голову руками и тоже падает на колени, порывисто дыша, пытаясь побороть плавящую кости боль, от которой кровь бурлит в теле, а в затылок будто глубже вгоняют стальное зубило. Удар за ударом, звон, толчок – стук сердца звучит как набат, все отчаянней и тревожней. Боль хлещет, словно вода сквозь пробитую в лодке дыру, а лодка тонет стремительно и неудержимо, и тяжелые волны жаждут сомкнуться над головой. Ритмичная пульсация внутри – мука, и где-то рядом – нечто ярко-теплое, хрупкое, новое...
Солнце оседает за горой, оставляя небольшой городок на поруку прохладной весенней ночи.
…Сгорбившись, она закрывает голову руками, не чувствуя катящихся по горячим щекам слез, до скрипа сжимая зубы, из последних сил сдерживая рвущийся наружу вопль…
Постепенно утихает шум уходящего дня, людей почти не видно на улицах, закрываются ставни редких лавочек, разбегаются по домам заигравшиеся дети, кто-то оставляет на дороге кожаный мячик.
… Приглушенный прерывистый вой, раздирающий горло, перерастает в крик, от которого замирает пульс и содрогается воздух, предвестием рока. Голос постепенно угасает, и она чувствует, как потухают рядом три теплых язычка пульсирующего тепла. Плечи часто содрогаются под белой тканью, а руки дрожат, открывая искаженное болью лицо и темно-карминовые глаза.
Два искривленных тела в конце коридора длинными острыми камнями пришпиленные к стене рядом с лестницей – словно сорвавшиеся с головокружительной высоты кроваво-красные сталактиты с черными прожилками вонзились в мягкую плоть, пригвоздив ее к податливому дереву.
Перехватило дыхание.
Правое запястье, плечо, грудь и левое бедро мужчины, шея, левый локоть, правое плечо и живот девушки были пробиты острыми осколками красного с черным минерала; последний продолговатый обломок пронзил одновременно правый глаз мужчины и правый бок девушки. Из каждой раны сочилась густо-багровая кровь, пропитывая черную с серебром ткань, и тонкий ручеек медленно полз от двух тел, по пути вбирая в себя разбрызганные белые лужицы, омывая и огибая мелкие осколки стекла.
Часть IV
Музыка: Burzum — Gebrechlichkeit I
Tarja Turunen — Oasis
***
Перед глазами плывет темнота – серые круги на черной воде; в мозгу визжит боль, сверля виски и затылок. Хочется навечно остаться неподвижной – без тупой боли, отдающейся стоном во всех уголках тела, но вечность страшит роем бессвязных мыслей и бесконечной неизвестностью. Минуты, часы, дни – гулкими каплями в невидимое озеро; холодное эхо отдается от берегов, и главное – вспоминать, умела ли когда-то дышать.
Неясные звуки, будто из-под толщи воды – скрип и лязг тяжелых решеток, стук сапог по каменному полу – одни и те же шаги, ставшие знакомыми. Голос, холодный и резкий, похожий на пощечину:
–…можете, наконец, сказать о состоянии… пациентки? – в чуть заметной паузе перед последним словом ненавязчивая, но жесткая неприязнь.
Этот скупой, бесстрастный голос, отдающий приказы, контролирующий каждый шаг, изъявляющий нетерпение – незримо рядом каждую редкую секунду осознания реальности
– Уровень метаболизма и скорость регенерации выходят за рамки нормы даже для экзорциста, – слышится резковатый и тонкий голос, – Общие наблюдения позволяют мне предположить, что степень синхронизации необходимо… – ответ обрывается на полуслове.
– Что это? – в двух словах не вопрос, а попросту приказ ответить.
…Первое четкое воспоминание: «…Three, four. Who's at the door?..» – старая детская считалка тонким смешливым голоском…
Грубый, резкий звон цепей где-то на границе восприятия; мягкие торопливые шаги остановились так близко, что она почувствовала край ткани, скользнувший по локтю. Через несколько секунд – мгновенная колющая боль в предплечье, после которой шум в голове захлестывает с головой: «…Seven, eight. Sorry, I'm late…» – несуществующий голос, навсегда оставшийся с ней, всплывая в памяти сотнями кошмаров.
...
–… запросом от Смотрителя Европейского Отделения?
– То же, что и прежде. – С еле заметной ноткой раздражения.
– Слушаюсь, инспектор Рувелье.
Удаляющиеся шаги на слух как прерывистая дробь. Неровный дрожащий свет чадящего факела на стене пробивается сквозь веки; первая попытка открыть глаза отвечает резкой болью в глазах и висках, и вместо стона получается лишь хрип. Медленно вдохнув и выдохнув несколько раз, она пытается произнести хоть слово, но пересохшее, наверное, годы назад, горло горит сухим огнем.
Разрывая боль на кончиках ресниц, медленно открывает глаза, заново привыкая к слепящему свету – даже от скудного огня единственного факела. Размытые очертания ломаных линий каменной кладки пола перед глазами, и грань деревянного ложа под щекой. Локоть ноет где-то под ребрами, придавленный к твердой поверхности весом тела, руки, скрещенные на животе, скованы – крупные звенья короткой цепи впиваются в позвоночник, не позволяя шевельнуться, а на щиколотках чувствуется тяжесть железных колец. Комок ткани во рту и еще полоса – крепко завязанная на затылке. Она пытается приноровить ритм дыхания к четко осязаемому частому биению сердца – глубокий вдох и медленный выдох каждые четыре удара. Кровь в висках пульсирует – будто она слушает волны прибоя из-под глубины океана.
– Она… понимает нас? – Тот самый холодный, скользкий голос, гулявший по ее кошмарам последнюю вечность.
– Сейчас она физически истощена и морально нестабильна, рассеянна, если хотите, – взбудораженный лепет любознательного мальчишки, вскрывшего цыпленка, – но препятствий к полноценному мышлению нет никаких.
– Превосходно…
Жива?..
Почему?
Где?
Как долго?
Вспышка кроваво-красной молнии на черном небе, освещая расплывающиеся туманом образы, отдающиеся эхом крики – в широко распахнувшихся карминовых глазах с суженным зрачком и в судорожном всхлипе вместо крика. Снова тяжелое звяканье цепи – резко вскинувшись, она отшатывается назад, прижимая к себе колени и столкнувшись спиной с холодным камнем, и цепь больно впивается в позвоночник и ребра.
– Снова?..
– Нет, инспектор, уверяю вас – это исключительно эмоциональная реакция!
«Крики.
Крики и плач.
Грохот камня, треск ломающихся стен, визг людей, осыпанных обломками и осколками. Стоны, снова крики, глухой стук о дерево, хруст и снова крик – словно в полусонный загон ворвалась стая волков».
Она, зажмурившись, приглушенно стонет, пытаясь одновременно сжать голову коленями и вжаться в стену. На резкое движение тело отдается глухой ноющей болью, пустой желудок – судорожными спазмами; головокружение накрывает, будто эхо в горной лощине.
– Завтра она нужна мне в сознании. Надеюсь, вы способны это обеспечить?
– Физически – вполне, инспектор. – И, будто это требуется, успокаивающе добавляет, – Бромиды обеспечат полную ее послушность.
Прерывисто дыша, она пытается обуздать волны размытых отблесков памяти и не чувствует очередного укола.
Часть V
***
Одинокий факел брезжит в каменной комнатке, сжигая в себе границу между закатом и рассветом, распрямляя время из бесконечного круга в однообразную, но такую же бесконечную прямую. Образы чуть четче из-под подрагивающих ресниц, она фокусирует слух на реальности, не забывая ночные крики из сна (воспоминания?), и чувствует резкую точечную боль ниже сгиба локтя, когда толстая игла выскальзывает из плоти. Тонкий, неприятный стук стекла о металлический поднос и шорох ткани.
– Можете идти, – голосом, не терпящим ни возражений, ни просьб.
Молчание; низкий толстый человечек в белом халате, бросив взгляд в ее сторону, с явным нежеланием нарочито медленно собирает на поднос свой небогатый набор склянок, клочков ткани и резиновый жгут, и выходит за дверь.
Разум обволакивает цепкий, тяжелый туман, лишая желания говорить, двигаться и даже думать. Впрочем, полоска ткани – уже не кляп – все еще тонко намекает на то, что разговоров от нее и не ждут. Человек, оставшийся в камере, обходит стул, стоявший перед ним, и садится, закинув ногу на ногу и скрестив руки. Прояснившееся зрение вылавливает из полумрака суровые черты лица: четкая форма сжатого в тонкую линию рта, высокие острые скулы, крупный прямой нос, складка между резко очерченных бровей и аккуратно подстриженная борода-эспаньолка и усы. Темно-каштанового цвета волосы зачесаны назад, линза монокля в правом глазу отсвечивает огонь факела, а в угольно-черном зрачке левого не видно ничего кроме сосредоточенного холодного внимания.
– Мое имя – Конрад Рувелье. – Имя, знакомое немногим интересующимся внутренней работой ордена. – Я – Старший инспектор Центрального отделения Черного ордена.
Она фокусирует взгляд на отблеске от тонкой цепочки, уходящей в нагрудный карман похожего на военный пиджака, и пытается собрать воедино вопросы, воспоминания и страхи, разрывавшие ее каждую минуту пребывания в сознании.
– Полагаю, вам необходимо знать, каким образом вы оказались здесь, и чем закончилось ваше последнее задание. – Она тут же подняла взгляд, борясь с накатившим головокружением, желая лишь, чтобы он не передумал дать ей такие долгожданные ответы. После короткого молчания, он продолжает. – Месяц назад группа из трех экзорцистов и двух искателей отправилась на стандартное задание по поиску Чистой Силы в небольшой город Пайк-Стейдж у подножий Скофел-Пайк в Северо-Западной Англии, – память услужливо вернула картины обширных рыжеватых холмов с россыпью светлых домов на фоне припорошенных снегом скал, – Спустя сутки после прибытия группы на место, в Главный Штаб ордена поступило сообщение о том, что ими установлен факт наличия в данном городе несинхронизированной Чистой Силы. Еще после трех дней последовал доклад об успешном – учитывая обстоятельства – завершении миссии; Смотритель главного штаба, принявший доклад, дал указание о незамедлительном возвращении, которое было принято и подтверждено главой отряда, – голос его был сухим и монотонным, местами явно цитируя прочитанный доклад. Она слушала, затаив дыхание, – До того, как необоснованная задержка превысила бы допустимые сроки, до Штаба дошли сведения об обвале в ущелье, отрезавшем Пайк-Стейдж от внешнего мира.
Так как от группы экзорцистов, которая к тому времени должна была быть на полпути в Штаб, не поступало никакой информации, а связь через голема прервалась после предполагаемого обвала у Скофел-Пайк, Центральное отделение наделило разбирательство по этому делу высшим приоритетом. На расследование обстоятельств была отправлена сборная группа из трех экзорцистов, пяти искателей и двух специальных агентов подразделения «Воронов» под командованием Старшего инспектора Центрального отделения.
Все это время она неподвижно сидела, подтянув колени и глядя поверх его плеча, но при последних словах перевела взгляд на строгое лицо. Он, между тем, продолжал:
– По прибытии на место, было обнаружено, что обвал действительно имел место, а также, что он не естественного происхождения, – теперь она подумала, что инспектор цитирует, скорее всего, свой собственный отчет, – Опустив кропотливые детали последовавших действий ответственного за расследование отряда, можно подвести итог обнаруженного: Пайк-Стейдж был… уничтожен. Население – все две с половиной тысячи жителей – погибли в результате необъяснимого происшествия. Предположительно, это был неизвестный ранее или же мутировавший вид акума, против которого у трех экзорцистов не было шансов; Соломон Лизар, Карлин Лизар и… экзорцист Сарк объявлены погибшими при выполнении задания ордена…
Несколько последующих предложений она пропускает мимо ушей, обдумывая, рассматривая, осознавая значение слов «объявлены погибшими». Они имеют эффект свалившейся на голову толщи ледяной воды. «Объявлены погибшими»; сильные руки друга, светящаяся улыбка подруги, добродушное ворчание, искристый смех, забытая уверенность в завтрашнем дне, ощущение прикрытой спины и не-одиночество – все перечеркнуто всего двумя словами: «объявлены погибшими».
Непонимающий взгляд, потрясенный взгляд, звук разлетающихся осколков, глухой стук о дерево стены, пустые глаза, вывернутые руки, рубиновые ручейки крови, впадающие в молочную лужицу, собственный сдавленный крик, туман перед глазами и отчетливое трещащий в мозгу огонь: «объявлены погибшими».
Она внезапно чувствует озноб, пробегающий по спине и рукам, но сидит все так же неподвижно, прислонившись к каменной стене. Медленно закрыв и открыв глаза, она понимает, что Рувелье молчит уже несколько секунд – видимо, ожидает бурной истерики. Где-то глубоко оглушенный разум про себя отмечает, что это совершенно бессмысленный в данном случае стереотип: у нее нет ни внутренних сил, ни возможности, ни желания разыгрывать сцену. Мир сузился до текущей секунды, стены под спиной, ложа, на котором она сидит, и отупляющей пустоты в мыслях, заполненной приглушенным эхом от двух слов: «объявлены погибшими».
– Такова официальная версия…
Часть VI
Музыка: Lafee - Sterben Fur Dich (Piano Version)
Снова медленно моргнув, она, наконец, переводит чуть затуманенный взгляд на собеседника, чье непроницаемое лицо не выдает того, о чем он определенно должен бы сейчас думать: она в своем ли уме? Она бы фыркнула, если бы не треклятая тряпка на губах, но сейчас только смотрит, ожидая его заключения.
Видимо, инспектор все же склоняется в пользу ее вменяемости, потому как продолжает тем же голосом:
– Этой версии велено придерживаться всем, кто так или иначе был связан с данным делом; распространение противоречащей информации приравнивается к диверсии в рядах ордена, а также к измене Священному Престолу. – Все тот же холодный тон, и острый взгляд коричного глаза буравит ее лицо. – Совету Кардиналов же мной был предоставлен полный отчет о проведении расследования, в котором значилось следующее: на месте бывшего Пайк-Стейдж обнаружены тела всех жителей с множеством внешних и, как впоследствии выяснилось, внутренних повреждений, не совместимых с жизнью, нанесенных, предположительно, вышедшей из-под контроля Чистой Силой одного из присутствовавших там экзорцистов; недалеко от единственного в городе постоялого двора была обнаружена экзорцист Сарк – признаки жизни проявлялись отчетливо, но внутренние механические и явные психологические травмы были очевидны. Методом исключения мертвых экзорцистов, а также исходя из отсутствия мертвых акума, напрашивается вывод о том, что причиной трагедии явилась именно ее Чистая Сила.
Она в который раз поразилась ювелирно точной отмеренности слов и формулировок этого человека, так сухо сообщившего сейчас, что она убила две с половиной тысячи людей. Где-то в сознании зазвучал стук последнего гвоздя, вбиваемого в крышку гроба, а она вспомнила давно где-то услышанные слова: когда долго ждёшь чего-то, удар приходит как облегчение. Только это подтверждение ее страхов не принесло облегчения, напротив: теперь она рассматривала кроваво-черные картины своих воспоминаний, зная последствия; испуганные кричали, раненные стонали и дети рыдали громче – а она теперь знала, что они не дожили до утра. А еще, еще инспектор почему-то не упомянул о двух искателях и экзорцисте, которых она изувечила, прежде чем воронам удалось ее остановить. Но она запомнила и их.
– В итоге, ордену пришлось засекретить происшедшее у подножий Скофел-Пайк: полное уничтожение города со всем населением, а также провал миссии по нахождению и транспортировке несинхронизированной Чистой Силы.
Она все еще смотрела на него пустым взглядом, он отвечал бесстрастно-изучающим.
Неожиданно он встал, и, подойдя к двери и коротко постучал. Та открылась немедленно и без скрипа массивных петель, и он вышел, не сказав ни слова. Несколько почти не слышных простому слуху шагов – Ворон, стоявший на страже открыл и закрыл инспектору дверь, на мгновенье мелькнув алыми одеждами с желтой эмблемой.
Ее, похоже, решили держать на строгой информационной диете, выдавая строго отмеренные порции. Она соскользнула вдоль стены и приглушенно охнула, упав плечом на свое деревянное ложе; раздражающе звякнула цепь.
Часть VII
***
Монастырь, доходный дом, военный гарнизон, Черный орден – шум общей столовой одинаков везде.
Высокие своды зала, кажущегося пустынным, даже когда полон народу, терялись далеко вверху – и это было единственное достоинство, которое она находила у этого места. Люди беспрестанно появлялись и уходили, а шум не менялся, надоедая слуху назойливым однообразием; неделя – целую неделю она бродила по галереям, коридорам и переходам огромного замка, не находя себе места и каждый вечер встречая у окна силуэты вернувшихся, но чужих.
Она шла между рядами длинных столов с чашкой теплого каркаде, наслаждаясь чужой суматохой и гадая, чем занять себя, когда заметила за одним из дальних столов девушку. У нее были необычайно светлые волосы молочного оттенка – от лба до затылка они были мелко заплетены, а дальше свободно падали на спину, опускаясь почти до пояса. Но взгляд останавливался не только на этом: она была похожа на отдельный мир внутри реальности, вокруг нее как будто преломлялось время и пространство. Карлин Лизар была достаточно опытным экзорцистом, чтобы определить: это отнюдь не особенность Чистой Силы, эта своеобразная аура – проявление способности держать себя, быть среди людей, но отдельно. И Карлин подумала, что надолго запомнит это ощущение – независимо от того, кем окажется эта девушка и как скоро она исчезнет…
– Привет.
Она возникла перед ней неожиданно, решив мимоходом проверить ее реакцию, и тут же вынуждена была про себя запомнить, тоже надолго: эта девушка останется невозмутимой, даже выскочи из-за ближайшего угла Тысячелетний.
Она подняла голову и, окинув ее коротким взглядом, ровно произнесла:
– Добрый вечер.
– Меня зовут Карлин. Карлин Лизар, – она, не таясь, изучающе смотрела ей в лицо.
– Экзорцист Сарк, – на пол-тона дружелюбнее.
Карлин заметила, что на ней нет одежды с привычной серебряной розой; вместо этого – короткий черный жилет поверх белой мужской рубашки со свободными рукавами.
– Недавно вступила в орден? Я тебя раньше не видела, – она села напротив, с легким стуком ставя чашку на стол.
– Три дня, – вилка бесшумно легла, опираясь зубцами о край тарелки с остатками рагу и пюре.
Глаза у нее были глубокого темно-бордового цвета и смотрели спокойно – как смотрят в открытую книгу. Карлин почувствовала, как медленно тает изначальное любопытство, сменяясь чем-то вроде беспричинного беспокойства – ей не нравилось чувствовать себя открытой книгой.
В этот момент где-то от входа послышались возбужденные голоса и смех; под высокими сводами зала появилось несколько новых лиц, среди которых Карлин с неудержимым волнением высматривала его, и сердце пропустило удар, когда между спин Искателей и экзорцистов мелькнуло лицо – бледное, исцарапанное, но такое родное. Сол активно жестикулировал, смеялся, кто-то хлопал его по плечу, он сам, шутя, толкал кого-то кулаком в плечо, но она видела – он искал ее взглядом, искал и наконец нашел. Не трудясь отвечать на вопросы и шутки или попрощаться, он тут же направился в конец зала, на ходу оставив чемодан на краю какого-то стола.
Карлин так и не заметила, как сама побежала навстречу и как крепко обняла его за шею, для чего даже пришлось слегка подпрыгнуть – он был намного выше ее.
Карлин и Соломон Лизар были похоже как две капли воды – не мудрено, близнецы все же – и не только внешне. Вдвоем они вытянули из новой экзорцистки больше, чем фамилию.
– Я сразу подумал, что ты англичанка, – заявил Сол на правах нового знакомого, дожевав очередную порцию жаркого, – По акценту сразу ясно!
– Не знала, что ты такой большой знаток, – скептически заметила Карлин, грея руки о чашку чая.
– Теперь знаток. Только что с туманного Альбиона, – он помахал загипсованной правой рукой, имея ввиду свое последнее задание, – Я ведь прав?
До сих пор она сидела молча – не столько общалась, сколько терпела компанию, хоть и с холодно-учтивым выражением лица. Как любой человек, не любящий навязчивых вопросов, она, видимо понимала, что отделаться от них можно только одним способом. Ответила она не сразу, переведя взгляд куда-то за их спины.
– Валлийка. Наполовину.
– Ха! – Карлин торжествующе посмотрела на брата.
– Зато страну угадал, – не растерялся тот, поднося ко рту новую порцию.
Разговор мерно покачивался на волнах ничего не значащих тем, а девушка все так же смотрела поверх их плеч куда-то в конец зала.
– Кто это? – спросила она, и вопрос, словно камень, брошенный в воду, прервал разговор, оба оглянулись.
Там, противоположном конце обеденного зала, под одной из больших картин, украшавших все стены, стояли два человека. Первый мужчина – лет тридцати с прямыми светлыми волосами в коротком черном балахоне с серебряной розой на груди; его собеседник – невысокий дородный мужчина с короткими седыми волосами и усами и тяжелым колким взглядом из-под кустистых бровей.
– Тот, что справа – Кевин Йегар, – представила Карлин более молодого, – Экзорцист и, как говорят, неплохой. А рядом маршал Рольф Дитмар – один из четырех нынешних маршалов ордена.
Несмотря на свою природную говорливость – чтобы не сказать болтливость – она достаточно четко и точно описала обоих, не вдаваясь в ненужные подробности.
– О, я могу прочесть этот взгляд, – произнес Сол, отложив кусок хлеба и опершись подбородком на согнутую в кисти руку, в которой еще держал вилку. Она перевела взгляд с беседующих мужчин на него и вопросительно выгнула бровь, словно бросая вызов его проницательности. – Ты раздумываешь о том, что он вполне подойдет на роль наставника.
Карлин, пившая чай в этот момент, слегка поперхнулась и практически уставилась на нее.
– Ты же не об этом думаешь?
Девушка без тени эмоций на лице посмотрела на юношу, реабилитировавшегося после ошибки с ее акцентом.
– Если и так, в чем проблема?
– Загвоздка в том, девочка моя, – начал он нарочито старческим тоном, сглаживавшим фамильярность, – что маршал Дитмар не берет учеников. Ни одного за последние семнадцать…
– Девятнадцать, – поправила его Карлин.
–…девятнадцать лет.
Девушка несколько мгновений продолжала смотреть в глаза Сола, затем перевела взгляд на двух мужчин в том конце зала, по-видимому, уже закончивших разговор и собирающихся разойтись.
– Значит, у него появится любимая внучка.
С этими словами она поднялась и, перешагнув через скамью, направилась к маршалу.
Часть VIII
– Маршал Дитмар!
Рольф Дитмар медленно обернулся. Перед ним стояла молодая девушка с необычайно светлыми – почти белыми – волосами, но любопытство также притягивала и ее одежда: простые черные брюки, черный жилет, жокейские сапоги (чуть великоваты) и белая рубашка со свободными рукавами. Что примечательно – вся одежда была мужской.
– Добрый вечер. Меня зовут Даниела Сарк. Не могли бы вы уделить мне несколько минут? – Произнесла девушка с идеально отработанным британским произношением.
– Новый экзорцист, – уточнил он.
– Да, сэр.
Она стояла прямо, неподвижно и при этом непринужденно. Смотрела прямо в глаза – уверенно, но не нагло.
– Что ж, прошу…
И, дав ей знак следовать за ним, свернул в левый коридор. Пройдя примерно половину, он остановился и, открыв дверь, пригласил ее войти. Это была одна из комнат отдыха, расположенных на первом этаже – вместе с лазаретом, столовой и несколькими тренировочными залами. В комнате было несколько столов со стульями вокруг них; то там, то тут – простые диваны и кресла; большой камин напротив двери и множество факелов на стенах были единственными источниками света – окон не было.
– Прошу вас, – пройдя ближе к камину, он указал на кресло с темно-бордовой обивкой.
Она поблагодарила, но опустилась на предложенное место лишь после того, как он устроился в кресле напротив. Сидела она так же безупречно прямо, как и стояла, колени сомкнуты, одна рука на подлокотнике кресла, вторая – на бедре. Длинные прямые волосы, необычно заплетенные мелкими линиями ото лба до затылка, не падая на лицо, лежали на спине. Взгляд глаз цвета красного вина не отражал абсолютно ничего, лицо также было непроницаемо и позволяло отметить на себе лишь спокойную деловитость.
– Итак, мисс Сарк?..
– Прежде всего, спасибо, что согласились выслушать меня, – он слегка кивнул в знак того, что «об этом не стоит», и она перешла к делу. – Я прибыла в орден менее недели назад и недостаточно хорошо ознакомилась со всеми… атрибутами и особенностями работы этой организации, но меня учили, что для любого дела важно исполнять его так хорошо, как только возможно. Насколько я осведомлена, у каждого экзорциста есть наставник – один из маршалов. В связи с этим, – при этих словах она слегка приподняла подбородок, – я хотела бы видеть вас в качестве своего наставника, маршал Дитмар.
Рольф Дитмар чуть отклонился назад, соединив перед собой домиком пальцы обеих рук, и снова задумчиво окинул взглядом собеседницу. Он был… удивлен. Эта девушка была молода, но совершенно необычна: воспитание, манеры и речь выдавали в ней хорошее происхождение, но он не обнаруживал в ней присущее таким девушкам манерничанье и снобизм. Она ловко соблюдала границы между прямотой и грубостью. Он решил, что ее умело «учили».
Его прозрачно-голубые глаза были достаточно опытны, чтобы отметить в глазах напротив отблеск непростого ума и целостного характера, прочно держащихся на стержне сложной системы принципов, усвоенных чуть ли не с молоком матери.
– Несмотря на вашу скромность, надо признать, что вы весьма неплохо осведомлены об «атрибутах и особенностях»… В свете чего мне видится странным, что вы не знаете, что я не беру учеников.
– Со всем уважением, маршал – об этом я также слышала, – спокойно ответила она.
– Тогда я в еще большем недоумении, мисс Сарк.
Она сцепила пальцы рук замком, все еще опираясь локтем о подлокотник, коротко вдохнула и выдохнула.
– Позвольте начистоту, господин маршал? – Он утвердительно кивнул, после чего она продолжила. – Не сочтите за грубость, но я видела много военных, – при этих словах его брови чуть заметно дрогнули, – Представители высшего офицерского состава любой армии отличаются двумя особенностями: первая – они справедливо ждут немедленного и полного исполнения своих приказов, в связи с чем не церемонятся с подчиненными как светский франт с девушкой на выданье; вторая – им, по долгу службы, приходится также иметь дело с власть имущими мира сего, которые не потерпят невежливого с собой обращения, по причине чего офицерам приходится знать и соблюдать также и светские манеры. Как результат, получается своеобразный характер поведения, присущий людям военным.
На протяжении всей речи он наблюдал за ней с все более растущим интересом. Любой вид действия – будь то походка, жесты и даже речь – совершались ею не от точки к точке, а плавно, постепенно, и в каждый момент времени она оказывалась именно там, где необходимо.
– Признаться, я удивлен, – медленно произнес маршал. – Удивлен вашей проницательностью, но все также не вижу причины, по которой должен изменить свой ответ.
– Пользуясь вашим позволением, снова осмелюсь предположить. Вы не берете учеников по самой простой и разумной причине: любому мастеру нужен послушный материал, чтобы он мог сделать из него именно то, что хочет. Использование непрочного и капризного материала – пустая трата времени и сил.
– Правильно ли я понимаю, что вы считаете себя именно тем прочным материалом, который нужен такому мастеру как я? – Уточнил маршал.
– Это было бы слишком дерзким заявлением, – ответила она, не отводя взгляда, – но я хотела бы, чтобы вы убедились в прочности моего намерения.
– Весьма смелое заявление, мисс.
– Смелость – не то качество, которое помогает выжить, – неожиданно заявила она.
– Что же помогает? – заинтересовался он.
– Практика и опыт – именно то, что я хочу от вас получить.
– Необычные речи для вашего возраста и положения.
– Я думала, что граф, с которым нам придется иметь дело, – не из тех, что устраивают зимние балы.
– Это верно. – Маршал Дитмар чуть сощурил глаза, словно заново оглядывая ее. – Тогда позвольте узнать: где ваше оружие?
Казалось, это тот редкий случай, когда самообладание ей действительно понадобилось – чтобы не покраснеть; а глаза она опустила – всего на секунду.
– Полагаю, в комнате, – ответил он за нее. – Действительно: носить оружие на ужин это глупо и неудобно. И это необходимо. С ним нужно уметь жить – плавать, лезть в гору, ползти по грязи, спать с оружием под подушкой, если необходимо. Это нужно усвоить сразу – больше шансов может не предоставиться.
Его речь стала жестче, холоднее, бескомпромиснее. Это могло означать лишь одно.
– Завтра за час до рассвета я хочу проверить качество материала, который, возможно, и не стоит усилий, каким бы прочным он ни представлялся. – Сообщил он, вставая с кресла и собираясь выходить.
– Благодарю, маршал Дитмар, – искренне сказала она, еле заметно вздохнув.
– Возможно, завтра ты будешь проклинать то, за что благодаришь сегодня, – тихо и серьезно предупредил он, открывая дверь.
– Это совершенно невозможно, господин маршал, – впервые на ее лице появилась тень улыбки.
Часть IX
Часть IX
Музыка: Jin Roh — Keel ( Jin Roh )
***
После ухода инспектора она больше не засыпала. За прошедшие четыре часа вторая пара воронов успела принять смену и после их шагов она не слышала ничего кроме собственного дыхания: в небольшой камере не было окон, через которые доносились бы звуки – улицы, леса, моря, ветра, чего угодно – а вороны были самыми тихими стражами каких только можно представить. Сидя спиной к стене и опустив босые ноги на пол, она успела досконально изучить свое место обитания – деревянное ложе, прибитое к стене напротив единственной двери, справа от нее небольшой стол, рядом стул; не табурет, а стул со спинкой. Почему-то, это показалось странным, не соответствующим остальной «спартанской» обстановке, но от этих размышлений отвлекли звуки приближающихся частых мягких шагов.
Массивная дверь снова открылась, впуская того самого низкого полного человечка в белом халате. Увидев ее, он разулыбался:
– О, я вижу, вы бодрствуете. Это замечательно, замечательно, – зачастил человечек, проходя к столу с металлическим подносом. Таким же не требующим реакции тоном он мог бы разговаривать с издыхающей белой мышкой у себя в лаборатории.
Поставив поднос, он подошел к ней. Чтобы проверить пульс, температуру и размер зрачков. Она никак не отреагировала – сопротивление в безнадежной для полезных действий ситуации попахивает истерикой, а это худшая реакция, которую только можно придумать.
– Думаю, теперь мы можем снять повязки, – душевно сообщил доктор.
Она еще не успела сообразить, о каких повязках он говорит, как он уже вернулся от своего подноса с хирургическими ножницами в руке и, посоветовав «Не двигайтесь, милочка», решительно повернул ее голову в сторону и поднес ножницы к горлу. Несколько быстрых щелчков, и он быстро размотал белые бинты, мелькая ими перед ее глазами. Она сидела неподвижно, ощущая, как исчезает легкое давление на горло, которое она раньше принимала за слишком тугой ворот рубахи. Сложив окончательно размотанные бинты на край подноса, он деловито поднял ее подбородок и ощупал шею спереди и по бокам, то и дело приговаривая «Ну-ка…ну-ка…» и «Замеча-ательно…».
– Околосвязочные ткани зажили в ожидаемые сроки, но напрягать их не стоит, и, конечно, даже не пробуйте разговаривать, – гадковато усмехнулся доктор. Она все еще не понимала, о чем он говорит. – Все же, гениальный был ход: вряд ли бы вы послушались, скажи я вам, что после удаления голосовых связок нельзя пытаться говорить и тем более кричать, а вы оказались достаточно разумны, чтобы не делать этого с кляпом во рту.
Она машинально дернулась, чтобы прикоснуться к горлу, но цепи на руках только звякнули и впились в ребра, и она расслабила руки. Сглотнув, она попыталась произвести хоть какой-то звук – все равно, что разочарует его в своей «разумности» – но в горле возникла резкая, тянущая боль, а затем запершило. Она приглушенно закашлялась, выдыхая носом, но заставила себя успокоиться сначала судорожными, а потом ровными глубокими вдохами. Доктор обернулся, сведя брови.
– О, не стоит так делать, это крайне помешает окончательному восстановлению многих мышц и тканей…
Она на него не посмотрела, глубоко вдыхая и ощущая жар от прихлынувшей к лицу крови, и все же разобрала четкие приближающиеся шаги, затем звук отпираемой двери и легкий скрип, но не повернулась. Инспектор как всегда неспешно вошел и, без каких-либо эмоций осведомился:
– Все нормально?
– Да, инспектор, – ответил мужчина в белом, – все как я и ожидал.
– Тау, – вместо ответа скомандовал Рувелье, и, до того, как она успела понять значение этого слова, в камере возник ворон в традиционной красной форме, которая при свете факела казалась темно-багровой. Он, молча, подошел столу и опустил на него поднос, который держал на руках, для чего пришлось чуть подвинуть поднос с хирургическими инструментами, полупрозрачной бутылочкой и разрезанными бинтами, и ей пришло в голову, что не помнит ни одного приема пищи за прошедший месяц полубессознательной жизни. Все так же молча, ворон вышел, оставив дверь открытой, – Спасибо, доктор Абрахам, вы можете идти.
Тот с недоверием оторвал взгляд от подноса, на который уставился сразу при появлении ворона.
– Но... еще слишком рано! Нужно продолжить курс инъекций, слишком рискованно… – тон, которым он возражал инспектору, уже никак не вязался с тягуче-восторженным «замеча-ательно».
– Вы сказали, что заживление идет запланированными темпами, значит на данный момент оно именно на нужном уровне. Вы можете идти.
Лицо инспектора ни на миг не изменило выражения, голос не был повышен или раздражен, но врач, сдержанно сердито, как шакал, не смеющий спорить со львом, посмотрел по очереди на нее и на Рувелье, нехотя взял свой поднос и вышел, чуть быстрее, чем нужно было бы. Ворон прикрыл за ним дверь.
– Практически сразу после прибытия сюда, у вас была произведена операция по удалению голосовых связок, – посчитал нужным довести до ее сведения инспектор, опустившись на стул, поставленный им справа от двери. – Поскольку было установлено, что звуковые колебания, создаваемые вашим голосом, вызывают разрыв стенок кровеносных сосудов и кровоизлияния по всему телу.
«Тела…с множеством…внутренних повреждений, не совместимых с жизнью, нанесенных…»
– Предыдущий месяц уважаемый доктор Абрахам вводил вам в кровь раствор со всеми необходимыми, для выживания без пищи, веществами, – продолжил он. – Но чем дольше применяется такой способ поддержания жизни, тем больше привыкание к нему организма.
Из небольшой миски на подносе доносился запах какой-то каши, сваренной на молоке, а из глиняной кружки рядом – резкий аромат травяного чая. Инспектор, вытянув руку в сторону, дважды постучал в дверь. Та немедленно открылась, и на пороге снова возникли двое из воронов – на этот раз они принесли ведро с водой, небольшую стопку одежды, полотенце, кусок жесткого темного мыла и пустой медный таз. Разместив все это рядом со столом, один так же молча удалился – ни лишнего взгляда, ни лишнего слова – второй же подошел к ней. Когда он чуть нагнулся, касаясь широкого кольца кандалов, и в руке у него блеснул ключ она взглянула в глаза ему, а не инспектору.
Ворон не отвел взгляда, хотя, казалось, почувствовал жгучее желание это сделать, и она увидела в них – о, дикость! – понимание; а еще – какую-то непонятную неловкость. Его пальцы аккуратно повернули кольцо на ее запястье, чтобы удобнее было воспользоваться ключом, и она послушно приподняла кисть. Когда ее руки оказались свободны, он, опустившись на колено, уже другим ключом быстро расстегнул ножные кандалы, и, забрав с собой обе пары, все так же молча вышел из комнаты.
Разведенные руки тут же заныли, а еще – показались невероятно легкими без тяжести массивных колец и цепи, но она, бессильно опустив руки по бокам, на мгновение закрыла глаза и отдалась приятной боли мышц, которым, наконец, предоставили отдых.
Инспектор поднялся и, поставив стул на прежнее место за столом, открыл не запертую дверь.
– По самым пессимистичным прогнозам, остальные последствия вашей… болезни должны исчезнуть в течение недели. До завтра, мисс Сарк.
Проводив его глазами, она опустила взгляд на свою правую руку, устало потиравшую кисть левой, и вздрогнула. Самообладание было истрачено на гору новостей, выслушанных ею за последние… много часов, и она не удержалась, зябко втянув голову в плечи. Вся кожа была покрыта сетью темно-багровых линий – расходящихся, утончающихся, пересекающихся – и, одновременно с дрожью, пробежавшей по всему телу, она поняла, что эти линии – вены, темная кровь которых проступала через тонкую кожу.
Часть X
***
Имя: Даниела Сарк
Дата и место рождения: Июль 7, 1771, Уэльс, Великобритания
Национальность: отец – валлиец, мать - румынка
Семья: информация отсутствует
Дата вступления в ЧО: Июнь 24, 1791
Чистая Сила: Сигда
Тип: технический – парные арбалеты
Дата смерти: Сентябрь 7, 1793
Имя: Карлин Марион Лизар
Дата и место рождения: Август, 1772, Арль, Франция
Национальность: француженка
Семья: воспитывалась в детском доме вместе с братом-близнецом (досье №117462)
Дата вступления в ЧО: Декабрь 30, 1784
Чистая Сила: Мордо Гелиор
Тип: паразитический – руки, трансформирующиеся в хлысты
Дата смерти: Сентябрь 7, 1793
Имя: Соломон Арно Лизар
Дата и место рождения: Август, 1772, Арль, Франция
Национальность: француз
Семья: воспитывался в детском доме вместе с сестрой-близнецом (досье №117463)
Дата вступления в ЧО: Декабрь 30, 1784
Чистая Сила: Виф Моэльма
Тип: технический – каменный шест с руническими символами (переводу не поддаются)
Дата смерти: Сентябрь 7, 1793
Имя: Рольф Хедвиг Эрих Дитмар
Дата и место рождения: Ноябрь 10, 1741, Инсбрук, Австрия
Национальность: австриец
Семья: родных нет
Дата вступления в ЧО: Май 25, 1770
Чистая Сила: Руовит
Тип: технический – секира
Ученики: Даниела Сарк (досье №117739) (1791-1793)
Имя: Сандор Иллеш
Дата и место рождения: Апрель 4, 1749, Будапешт, Королевство Венгрия
Национальность: венгр
Семья: Бывшая жена – Новак Эржебет; общих детей нет
Дата вступления в ЧО: Март 13, 1778
Чистая сила: Гринмеро
Тип: технический – охотничье ружье
Дата смерти: Январь 31, 1792
Имя: Гретхен Леа Фридрейх
Дата и место рождения: Февраль 28, 1773, Фульда, Гессен-Дармштадт
Национальность: немка
Семья: Сестра – Герда Мари Нойманн, зять – Филипп Ортольф Нойманн, племянники – Максимилиан и Ортрун Нойманн; Альхайм, Гессен-Дармштадт
Дата вступления в ЧО: Сентябрь 19, 1792
Чистая сила: Тринар
Тип: паразитический – управление ветряными потоками
***
Часть XI
На стол Смотрителя Европейского отделения Черного ордена легла толстая папка с полным отчетом о последних событиях вместе с официальным заключением Старшего инспектора. В этом и была проблема.
– Это все, что ты хочешь мне сказать? – чуть громче необходимого поинтересовался Смотритель Тенн.
– Это все, о чем я хотел доложить, – сухо ответил инспектор.
– У меня пропадают люди, обрывается связь, с Хевлаской творится непонятно что, а ты, через две недели вернувшись с места событий, хочешь скормить мне это?! – Тенн встал, резко отодвигая кресло, и уже не пытаясь сдерживать гнев.
– Ты плохо обо мне думаешь, Илай, – возразил сидевший напротив Рувелье, – Ты не можешь приказывать мне, я не могу приказывать тебе по собственной инициативе – равноправие всегда было основой нашего сотрудничества. В данном случае я хочу того же: две небольшие услуги в обмен на долю истины о произошедшем, не выходящую за рамки моих прав и полномочий, но это должно тебя удовлетворить.
В этом был весь Конрад: не приукрашать, не преувеличивать и договаривать. Он не обещал раскрыть все карты, ибо не имел на это прав, но Тенн мог быть и был уверен: эта «доля правды» – действительно все, что ему можно узнать, не подводя Рувелье под монастырь.
Опираясь руками на стол, Смотритель хмуро посмотрел в глаза инспектору.
– Мне нужно знать, что, произошедшее с моими людьми, могло так отразилось на Хевласке, Конрад.
Двое людей, занимавших изначально недружественные друг другу посты в этой организации, нашли общий язык вопреки всем стереотипам. Конрад Рувелье был человеком исполнительным в высшей мере: убийственно корректный, предусмотрительный, непредвзятый и терпеливый, по долгу своей деятельности он все же бывал дотошен, требователен и строг. Илай Тенн, в свою очередь профессионально практически незаменимый Смотритель Европейского отделения, обладал недостатком, который – будь на месте Конрада кто угодно другой – мог бы вызвать массу проблем: он был крайне эмоционально привязан ко всем, кого называл «своими людьми». Смотритель знал в лицо, если не по именам, каждого члена Ордена от экзорцистов и искателей до медсестер и поварят.
Неприятные проверки «сверху» были нервотрепкой для Тенна и обязанностью для Рувелье, равно малоприятными для обеих сторон, первые два года, но оба были слишком умны, чтобы закрывать глаза на реальную сущность друг друга еще дольше. Искренняя заинтересованность инспектора не в самоутверждающем размахивании полномочиями, а лишь в правдивом и полном удовлетворении запросов Центрального отделения заставила Смотрителя придержать коней и присмотреться к коллеге внимательней. В итоге, тот оказался не злопамятен и полностью открыт для взаимовыгодного сотрудничества, незаметно перешедшего в нечто, похожее на дружбу.
– Вначале тебе придется выполнить одну из необходимых мне услуг, поскольку ответа на этот вопрос я и сам пока не знаю, – терпеливо ответил Рувелье.
@темы: D.Gray Man, рожденные Ноем, фанфикшен